Методические материалы, статьи

Мазепа. Герой или изменник?

А не кощунственно ли так ставить вопрос?

Понятно, что с обретением Украиной независимости тема Мазепы зазвучала с новой силой. Вполне понятно и стремление преодолеть «провинционализм» (термин, к которому прибегают сами украинские историки), и создать собственную полноценную историю, основные установки которой определяются не в Москве и даже не в Киеве, а на всем пространстве Украины. А это означает поиск национальных героев, причем в первую очередь тех, кто был причастен к обретению «самостийности». И в этих поисках имя Мазепы не просто в первом ряду, он — заглавный герой, потесненный лишь другим гетманом, знаменитым Богданом Хмельницким.

Естественно, при создании образа Мазепы в ход пошла и дореволюционная литература, связанная с творчеством таких выдающихся национальных историков, как Грушевский и Костомаров, и особенно панегирическая эмиграционная литература. В итоге в границах того, что мы называем СНГ, существуют два Мазепы. Отсюда и наш вопрос: герой или изменник?

Один — восходящий еще к временам Петра с его обличительными указами. Мазепа в них — изменник царю, Российскому государству, клятвопреступник, «враг малороссийского народа». Эти определения вошли и в советскую историческую науку, изменились лишь терминология и расстановка акцентов. Тема «враг царю» утратила свою актуальность и даже как-то звучала не совсем удобно в свете негативной оценки самодержавия. Зато сильнее зазвучала тема «зрадника» — изменника украинскому народу и «союзу двух братских народов». Ныне часть этих оценок с некоторыми отличиями сохраняется в российской истории.

Другой, «украинский Мазепа» — национальный лидер, трагическая и одновременно героическая личность, сторонник создания независимой, суверенной и единой Украины, защитник народа и борец с тиранией Петра и «московским гнетом». И тогда цель Мазепы благородна и не подвергается сомнению.

В украинской литературе преобладает панегирический тон. Это еще и образованный человек, не чуждый поэзии, книжник, меценат, покровитель культуры эпохи «украинского барокко». Наконец, он не только умелый и тонкий политик, но почти романтическая личность, «чаровник».

Диаметрально противоположные взгляды на одну и ту же личность — вещь не новая. Скорее, это норма. Особенно если сам герой оказывается связан с национальными доминантами и национальными стереотипами. При условии, однако, что спор — научная дискуссия и цель ее — докопаться до истины, осмыслить, а не отвергать с порога аргументы и логику оппонентов только потому, что один из Москвы, а другой из Киева. Но как только речь заходит о героях национальной истории, фигурах знаковых, подобно Мазепе, сделать это, оказывается, чрезвычайно трудно. Слишком много политики, слишком актуальным оказывается сегодняшнее, преломляющее прошлое.

Но разногласия между историками — это лишь небольшая часть проблемы. А как быть с массовым сознанием? Когда вдруг в повседневном общении жители Украины и Российской Федерации заговорят о Мазепе (или о Петре I, Екатерине II и т.д.)? Для двух народов и двух стран с тесно переплетенной не только историей, но и человеческими судьбами, это — нешуточная проблема. Какую общественную и идеологическую роль предстоит сыграть здесь истории — стать разделяющей или сближающей, способствующей взаимному пониманию?

Интересно, что взаимные обиды и претензии, которые накапливаются во взаимоотношениях между странами и народами, чаще всего исторические. Само же национальное самосознание немыслимо без национальных героев, отстаивавших — в действительности или в сложившихся позднее мифах — национальные интересы и национальную независимость. Без истории не обойтись, она «обречена» разделять или сближать, ссорить или мирить целые народы!

Главное — не оказаться во власти тех, кто манипулирует историей, предпочитая именно разделять и ссорить. И самый действенный из рецептов, пожалуй, — это всегда помнить, что настоящее шире, разнообразнее и актуальнее истории. Оно вмещает в себя слишком много, чтобы ограничиваться лишь одним — плохим или хорошим прошлым. История — не одна память, а и преодоление, осознание высочайшей себестоимости общечеловеческих ценностей, которые в конечном счете и есть истинные национальные ценности. Будущее никогда не выстроить на обидах и взаимных претензиях. В межгосударственных и межнациональных отношениях это как чеховское ружье на сцене: когда-нибудь да выстрелит. Как бы хорошо втолковать это политикам, власти!

Но как тогда быть с Мазепой?

Раз Мазепа, два Мазепа

По сути, мы имеем дело с двумя Мазепами. И не потому, что Украина думает по-своему, а Россия по-своему. Есть Мазепа — реальный исторический герой, и есть — символ, олицетворение вполне определенной национальной идеи. И этот второй Мазепа, «оторвавшись» от первого, существует и «действует» в совсем ином измерении. При этом он тоже вполне реален и функционален, хотя, по сути, это — знак, национальный символ, идея, воплощенная в образе.

Пример с Мазепой не единственный. В российской истории самое, пожалуй, яркое имя-символ — князь Александр Невский. За долгие сто-летия в массовом сознании сформировался вполне определенный образ Александра Ярославича, подкрепленный и его канонизацией, а позднее — литературой, кинематографом (вспомним прекрасный, но очень далекий от реальной истории фильм «Александр Невский») и живописью (чего стоит один только «Александр Невский» Корина!) и т.д. Бесстрашный, бескорыстный защитник, мудрый политик!

Реальный же Невский был очень далек от этого образа «рыцаря без страха и упрека». Жизненный путь, выбранный им не только для себя, но и для страны, был не прямой и не бесспорный, он был спрямлен, как шоссейная магистраль, уже потом теми, кто создавал миф.

Нечто подобное произошло и на Украине. Образ Мазепы постепенно ассоциировался в массовом сознании с обретением суверенности и независимости. Забывать или игнорировать этот факт национального самосознания было бы огромной ошибкой. Первым это понял Г.П. Федотов. В своей пророческой статье «Судьба империи», задолго до событий 1991 года предсказавшей распад СССР, он писал: «Ярче всего наше глубокое непонимание украинского прошлого сказывается на оценке Мазепы». И далее: «Пробуждение Украины, а особенно сепаратистский характер украинофильства изумил русскую интеллигенцию и до конца остался ей непонятным. Прежде всего потому, что мы любили Украину, ее землю, ее народ, ее песни, считали все это своим, родным. Но еще и потому, что мы преступно мало интересовались прошлым Украины за три-четыре столетия, которые создали ее народность и культуру, отличную от Великороссии. Мы воображали, по схемам русских националистов, что малороссы, изнывая под польским гнетом, только и ждали, чтобы воссоединиться с Москвою. Но русские в Польско-Литовском государстве, отталкиваясь от католичества, не были чужаками. Они впитали в себя чрезвычайно много элементов польской культуры и государственности. Когда религиозные мотивы склонили казачество к унии с Москвой, здесь ждали его горькие разочарования. Московское вероломство не забыто до сих пор».

«Московское вероломство» — это, по Федотову, и история с Мазепой…

«Московское вероломство»

«У нас одна вера и богослужение, одно происхождение, язык и обычай» — писал за четверть века до присоединения Украины киевский митрополит Иосиф Борецкий. Про «одну кровь и одну веру» говорили в канун Переяславской рады и в Варшаве, высказывая вполне обоснованные опасения по поводу ориентации казачества на «царя восточного», так что общие черты, способствующие сближению народов, — этническое родство, единая вера, культурная близость, общее историческое прошлое — вовсе не выдумка «великодержавных историков».

Однако за этим общим обыкновенно забывали упомянуть то, что их разъединяло, особенно если иметь в виду политическую культуру и менталитет русской и украинской элит. Украинская старшина давно и настойчиво стремилась врасти в правящее сословие Речи Посполитой, обрести «златые шляхетские вольности» и стать третьей государственной составляющей — вместе с Польшей и Литвою — в Речи Посполитой. Правящие круги Речи Посполитой с не меньшим упорством парировали эти усилия, не отказываясь при этом от беззастенчивой эксплуатации казачества. Эта политика, столь же исторически объяснимая, сколь и близорукая, с точки зрения будущности Речи Посполитой, в середине XVII столетия оттолкнула казачество. В итоге старшина отчасти по доброй воле, отчасти по принуждению стала постепенно связывать свою будущность и будущность всей Украины с Московским государством.

Здесь следует учитывать два обстоятельства, упрочивающих подобную ориентацию.

Во-первых, несомненные симпатии к Московскому государству низов украинского общества. Мечтая избавиться от ненавистной «панщины», религиозного и национального угнетения, крестьянство вовсе не испытывало того трепета перед шляхетскими правами и шляхетской культурой, которое было свойственно части старшины. В последующем, когда московское правительство столкнется с постоянными колебаниями старшины и казачества, эти устойчивые настроения низов станут одной из опор царского владычества на Украине.

Во-вторых, религия. Начавшееся в рамках контрреформации в Польше масштабное наступление на православие, появление униатской церкви привели к тому, что задачи защиты православия, веры предков стали равнозначными понятию сохранения национальной идентичности. Запоздавшая попытка короля Владислава IV снизить остроту религиозного противостояния не принесла особого результата. Тем горше было разочарование. Надежды сменились озлоблением. Однако восстания казаков в 1637-1638 годах закончились поражением. На время сопротивление было сломлено. Настало так называемое золотое десятилетие панского владычества на Украине, протекавшее без видимых потрясений. Шляхетство восприняло это замирение как окончательное подчинение местного населения. Никогда еще произвол и поборы не были здесь так велики, как в этот период. Даже иезуит Скарга, ярый гонитель православия, должен был признать, что нигде не обходятся столь бесчеловечно с земледельцами, как в восточных областях Речи Посполитой: «Владелец или королевский староста не только отнимает у бедного холопа все, что он зарабатывает, но и убивает его самого, когда захочет и как захочет, и никто не скажет ему за это дурного слова».

Стеснено было и Запорожское войско. По «Ординации» 1638 года оно утратило свое самоуправление. Окончательно рухнули надежды старшины укрепиться в составе правящего класса Речи Посполитой…

Дальнейшие события показали, что торжество панов было преждевременным. Это как с закручиванием предохранительного клапана парового котла: власти не увидели, что все показатели социальной напряженности на Украине давно зашкалились, и тишина, опустившаяся на «кущи, села и грады», не гробовая, а предгрозовая.

Начало нового этапа освободительного движения оказалось связано с именем Богдана Хмельницкого. Хмельницкий немало пережил на своем веку, прежде чем стал знаменитым гетманом Запорожского войска и вождем национально-освободительного движения. Он умел смотреть дальше кончика своей сабли. Умный и изворотливый политик понял, чего и кого не хватало прежним неудачным казацким восстаниям. Его выступление очень скоро приняло характер не восстания, а общенационального движения; настоящая народная война начисто вымела с украинской земли панов и «панство».

Необыкновенно успешное начало создало ситуацию по-своему уникальную. По мнению Костомарова, перед Украиной открылась реальная возможность создать независимое национальное государство. Однако лидеры освободительной борьбы оказались не на высоте. «Величайшая ошибка его (Богдана Хмельницкого), навсегда определившая плачевный исход истории Южной Руси в период казачества, была Зборовский договор, тот самый договор, который прославляли наши историки, — сетовал Костомаров. — Между тем день 16 августа 1649 года был роковым днем для современников и потомков. По Зборовскому договору сорок тысяч человек выбрано в казацкое сословие: им предстояла завидная судьба пользоваться особыми правами; остальная масса народа, стоявшего с оружием…, возвращалась в сословие посполитых и обращалась или в прежнее подданство панам, или в новое — казацким чиновникам. Что могло быть несправедливее такого договора? Народ, который помогал Хмельницкому трудами и кровью, постыдно отдавался своим избранным главою в руки прежних врагов!»

Была ли альтернатива? Сказать трудно. Реальностью же стал именно этот путь, очевидно, отвечающий не только мировоззрению казацкой элиты, но и общему состоянию украинского общества. Это был путь сословного эгоизма, когда восторжествовавшая старшина попыталась занять место шляхты. По замечанию исследователя истоков «украинского сепаратизма» Н.И. Ульянова, «не о свободе шла тут речь, а о привилегиях. То был союз крестьянства со своими потенциальными поработителями, которым удалось с течением времени прибрать его к рукам, заступив место польских панов».

Но этот же путь определял возможности казацкой элиты: она стала искать будущность Украины в том, чтобы пристать, «прислониться» к одному из государств. Возобновившаяся после Зборовского договора ожесточенная и кровопролитная борьба показала, что «прислониться» к Речи Посполитой на условиях, которые бы устроили ее участников, никак не удается. Решение же о подданстве московскому государю было буквально выстрадано. И что бы ни писали позднее историки и как бы ни складывались в последующем русско-украинские отношения, выбор, сделанный на Переяславской раде в 1654 году, носил, по моему убеждению, характер национального выбора, и Украина вошла в состав Московского государства, сохранив за собой широкую автономию.

А далее случилось то, что должно было случиться. В одном государстве оказались соединенными элиты, отличные по политической культуре, менталитету, представлениям. Это вело к исподволь нарастающим противоречиям и столкновениям. Уже во время переговоров в Переяславле разность представлений дала о себе знать: старшина потребовала от московского посольства царского клятвоцелования, гарантирующего права и вольности Войска. Гетман и его окружение исходили из представлений, усвоенных в Речи Посполитой. Но такое было немыслимо для Москвы с ее тяжелым самодержавием — когда правителю подают смиренную челобитную «государевы холопы», а в ответ получают «государеву милость» по царскому разумению и воле. Эта же всемогущая самодержавная воля в любой момент могла изменить, а то и вовсе отобрать права. И если для московских подданных такой стиль взаимоотношений был привычен, то в глазах новых подданных столь свободная трактовка войсковых вольностей была законным основанием для разрыва всяких отношений.

Чрезвычайная обстановка — война с Польшей, «отступничество» старшины и казачества, затем так называемые руины — вела к утеснению украинской автономии. Ограничивались судебные и административные права, право сбора и распределения податей, внешних сношений. В малороссийских городах появлялись царские воеводы и царские гарнизоны. Понятно, что шаги эти не вызывали энтузиазма у Войска, не без основания видевшего в них намерение стеснить их коренные права и вольности.

Но самодержавная логика и законы функционирования империи с трудом уживались с самим понятием «автономия». Оказавшись в составе Московского государства, а затем Российской империи, Украина была «обречена» на ее утрату, потому что «московское вероломство» — это прежде всего результат и следствие имперского развития.

Имперские интересы тормозили национальное развитие не только Украины, но и собственно Великороссии. В каждом случае при столкновении имперского и национального первое брало верх. Самый яркий пример — Андруссовское перемирие, завершившее русско-польскую войну (1654 — 1667), когда обессилившие в затянувшейся войне стороны помирились «за счет» Украины. Разделение страны — это была драма для Украины, открытое пренебрежение ее национальными интересами. Не случайно в эти годы такую силу взял гетман Петр Дорошенко с его «третьим путем» выхода из кризиса — воссозданием Украины под эгидой турецкого султана. Но у Варшавы и Москвы была на этот счет своя логика, и не подчиняться ей можно было при одном условии: не входить в состав ни того, ни другого государства.

Петр I

Исторически сложилось так, что на Украине второй половины XVII — начала XVIII века недовольство аккумулировала казацкая старшина. И все-таки формирующееся национальное самосознание искало иные, вне формирующейся Российской империи, пути развития. Однако все попытки реализовать их все равно сводились к пресловутому стремлению «прислониться», а значит, к новой волне недовольства, новой «измене» и новому поиску опоры. Это была трагедия Украины.

Гетман Мазепа

В плеяде последних гетманов Мазепа — личность одна из самых ярких и колоритных. Он умен и образован: не случайно с его именем оказался связан расцвет украинского барокко. Его интерес к искусству, литературе и архитектуре был искренним и неподдельным. В его эстетических привязанностях ощутимо влияние польско-католической культуры, давало о себе знать обучение в иезуитской школе, пребывание в юности при дворе короля Яна-Казимира, да и сама украинская культура, отторгая, одновременно многое воспринимала и творчески переосмысливала из польской культуры и образованности. Творческий синтез давал богатые всходы и, в свою очередь, при украинском и белорусском посредстве благотворно влиял на развитие великорусской культуры, оказавшейся в стороне от общеевропейских культурных процессов.

Мазепа энергичен, настойчив и изворотлив. В продолжение всей своей долгой жизни он почти всегда добивался своих целей. Роковым оказался лишь последний шаг — переход на сторону Карла XII. Впрочем, он же оказался и самым значительным, сделавшим Мазепу для одних — национальным героем, для других — изменником.

Но ум и образованность вовсе не находятся в прямой связи с нравственными качествами человека. Попытки идеализировать личность гетмана кажутся неубедительными. Главное в нем — эгоцентризм, себялюбие, властолюбие, а еще — беспринципность и неразборчивость в достижении целей. Чувство благодарности было неведомо Мазепе. Его жизненный путь — это бесконечная цепь предательств, интриг и обмана. Ян Казимир, Дорошенко, Самойлович, Василий Голицын, царь Петр — от каждого он в той или иной степени отступился, каждого обманул.

Даже последний его покровитель и союзник Карл XII был, по сути, им предан: для того чтобы помириться с Петром, гетман предлагал захватить короля и привести его царю.

Разумеется, в поведении Мазепы отразились тогдашняя политическая культура и нравы. Но вот что поражает и отталкивает в нем — его необыкновенная способность пребывать в образе самого верного подданного и друга даже тогда, когда измена вынянчена и удар нанесен. Он мог быть душой заговора, как в случае с гетманом Самойловичем, но при этом ухитриться не поставить под донос свою подпись. Он настолько казался верным, что далеко не простодушный Петр и не менее пронырливый, чем гетман, Меньшиков до последнего не верили в его измену и в бегство к шведскому королю. И вовсе не случайным кажется суровый приговор Мазепе, вынесенный А.С. Пушкиным: «Однако ж какой отвратительный предмет! Ни одного доброго, благородного чувства! Ни одной утешительной черты! Соблазн, вражда, измена, лукавство, малодушие, свирепость»!

Но, может быть, все поступки Мазепы следует оправдать его великой любовью к Украине и к украинскому народу? Образ народного заступника, который, по определению одного поэта, «сердцем боль народа чуял», плохо вяжется со стяжательством Мазепы, неустанно округлявшим свои обширные владения (около 20 тысяч дворов) и раздававшим маетности соратникам.

Вместе со старшиной гетман вел решительное наступление на права крестьян и даже рядового казачества, стремясь всеми способами закрепить их за собою и добиться полного «послушества». Порабощение земледельца началось под видом служения Войску Запорожскому, и инициатива здесь исходила от Мазепы и «бунчукового и значкового товарищества» — генеральной и полковой старшины, а вовсе не от Москвы с ее крепостническо-помещичьим укладом жизни. Распространение «панщины» во время продолжительного гетманства Мазепы, как, между прочим, и его верное служение царю Петру, — одна из несомненных причин нелюбви к нему со стороны народа. Мазепа имел все основания опасаться за прочность своей власти, что, по-видимому, вполне устраивало и московских правителей: такой гетман не должен был помышлять об измене и плести заговоры.

Советские историки задавались традиционным вопросом: когда гетман встал на «путь измены»?

На самом деле, не так уж и важно время. Мазепа всегда исходил из возможного. Поводов для разрыва с царем у него и его окружения всегда было предостаточно, ибо к этому времени о «московском гнете» говорили столь же часто, как некогда о польском. Но выгодно ли было разрывать подданство, и к чему это могло привести? Поклонник Макиавелли, Мазепа предпочитал твердую реальность возвышенным мечтаниям.

Возобновляя время от времени контакты с Крымом и Варшавой, Мазепа в действительности едва ли до Северной войны всерьез вынашивал «планы измены». Первая Нарва, вторжение Карла в Польшу, завершившееся низложением короля Августа Сильного и торжеством ставленника шведского короля на польском престоле Станислава Лещинского, наконец предстоящее решительное столкновение Карла с Петром поставили Мазепу перед необходимостью выбора. В исходе он едва ли сомневался: северный лев, король-герой должен был сокрушить московского варвара. Мазепа принужден был начать чрезвычайно опасную, хотя и хорошо знакомую ему игру — вовремя оказаться в стане победителей.

В этой игре до сих пор много неясного. Предавая и изменяя, Мазепа сам чрезвычайно опасался предательства. Он никому никогда до конца не доверял. Потому его подлинные намерения были мало кому известны. Даже с самыми ближайшими соратниками он лукавил и оставлял их в неведении. Зато часто прибегал к угрозам. «Смотри, Орлик, щоб если мне держался верности! Я богат, а ты убог, а Москва гроши любит, мне ничего не будет, а ты погибнешь», — многозначительно предупреждал гетман генерального писаря Орлика, одного из немногих, кто остался верен Мазепе до конца.

Между тем вопрос об истинных намерениях Мазепы чрезвычайно важный. В том числе и для оценки самого гетмана. Еще Грушевский, обращаясь к договору, который Мазепа заключил со шведским королем, готов был простить его равнодушие к национальной идее за то, что договор предусматривал создание единой и независимой Украины. Но было ли на самом деле это «искупление» Мазепы? Как совместить статьи договора, текст которого сохранился в пересказе заинтересованного лица, с теми реальными и документально подтвержденными шагами гетмана, в которых он обращался за помощью к польскому королю Станиславу Лещинскому? Мазепа был слишком опытным политиком, чтобы обольщаться относительно платы за подобные призывы. На самом деле, это было все то же стремление выторговать для себя новые ольности и — прислониться». Но уже не к Москве.

Украинский народ, казачество не поддержали выступление Мазепы. Это обстоятельство, как бы его ни пытались истолковать поклонники гетмана, чрезвычайно важно. Дело не в страхе перед русскими полками, не в равнодушии или незрелости национального чувства — был отвергнут такой путь достижения независимости.

Вместо послесловия:

Забыт Мазепа с давних пор;
Лишь в торжествующей святыне
Раз в год анафемой доныне
Грозя, гремит о нем собор.

Так писал Пушкин в своей знаменитой «Полтаве». Время внесло свои исправления. Уже не звучит в первую неделю Великого поста анафема Мазепе. Да и не забыт он вовсе. Напротив, его жизнь и дела становятся объектом пристальных научных и далеко не научных изысканий. Смею предположить, что в оценке этой личности российские и украинские историки и публицисты будут еще долго расходиться. Но не это в конце концов самое страшное: важно, чтобы расселившись по отдельным «суверенным квартирам», не расходились и не погружались в духовную распрю сами народы.

Что же касается Мазепы, то, на наш взгляд, лучше его сегодняшнее открытое и безудержное вознесение, чем прежнее полуподпольное почитание. Потому что открытость — важное условие для развития науки и преодоления болезненных крайностей, естественных в стремлении достигнуть культурную и историческую целостность.

Игорь Андреев

ПРОЕКТ
осуществляется
при поддержке

Окружной ресурсный центр информационных технологий (ОРЦИТ) СЗОУО г. Москвы Академия повышения квалификации и профессиональной переподготовки работников образования (АПКиППРО) АСКОН - разработчик САПР КОМПАС-3D. Группа компаний. Коломенский государственный педагогический институт (КГПИ) Информационные технологии в образовании. Международная конференция-выставка Издательский дом "СОЛОН-Пресс" Отраслевой фонд алгоритмов и программ ФГНУ "Государственный координационный центр информационных технологий" Еженедельник Издательского дома "1 сентября"  "Информатика" Московский  институт открытого образования (МИОО) Московский городской педагогический университет (МГПУ)
ГЛАВНАЯ
Участие вовсех направлениях олимпиады бесплатное

Номинант Примии Рунета 2007

Всероссийский Интернет-педсовет - 2005