Полет в Тархунтассу
Ничего от свершений великих,
От бесцельно протекших времен
И справляет триумф ежевика
Над обломками древних колонн.
Оторвавшись в полумраке от заиндевелой московской земли, ИЛ-86 взял курс к теплому морю, в туристскую Мекку Анталию. Я же в мыслях своих летел в Тархунтассу, страну, открытую для истории в 1986 году бронзовой табличкой из раскопок близ Сфинксовых ворот столицы хеттского царства Хаттусы.
Об этой находке хеттологов мне стало известно весной, во время краткого посещения Афин, и я еще не успел познакомиться с реакцией на нее в близкой мне этрускологической литературе. Но для меня она была подобна проблеску молнии во мраке. Согласно иероглифическому тексту, Тархунтасса располагалась близ реки Кастарайя, или Кестра, как ее называли в античные времена. Мне давно уже было известно о широчайшем распространении в Малой Азии и на прилегающем к ней Кавказе имени Тархон. В «Энеиде» же Вергилия Тархон союзник Энея, в италийских преданиях ему приписывается основание Тарквиния, Мантуи и других этрусских городов. Открытие страны Тархунтасса к востоку от известной по другим хеттским текстам страны Лукку (античной Ликии) закрывало лакуну в наших знаниях по исторической географии всего побережья Анатолии и давало ответ на вопрос, откуда в конце XIII века до новой эры в фараоновский Египет вместе с другими «народами моря» ликийцами, ахейцами, тевкрами пришел народ, обозначенный в египетских текстах, как ТРС, тот самый, который в конечном счете оказался в Италии и стал там известен как тирсены (тиррены, этруски).
Я и ранее был уверен в том, что этруски, считавшие себя в Италии пришельцами, не ошибались. О том, что это так, говорил их язык. Но лидийцы, потомками которых они себя считали, ничего о них не знали. Значит, за давностью лет этруски запамятовали, что их вскормил не западный, а южный берег Анатолии.
А что мне известно об этом береге? Сюда, согласно мифам, после гибели Трои вместе с толпами своих приверженцев направился Калхант. Да, тот самый микенский птицегадатель, которому не было равных в предсказании будущего. Это он указал ахейским кораблям путь на Трою, он настоял на принесении в жертву дочери Агамемнона Ифигении и на примирении Ахилла с Агамемноном, зная, что без этого не падет Троя, а когда после невероятных усилий и понесенных жертв Троя все же оставалась непобежденной, призвал взять ее хитростью с помощью деревянного коня, и сам находился в нем.
Что же заставило его в отличие от других микенцев пренебречь морем и кораблями, а отправиться сушей через труднопроходимые горы?
Может быть, птицы предостерегли его от этого, предсказав, что на родине его ждет судьба Агамемнона или скитальца Одиссея? Но небо не раскрывает своих тайн до конца, и ему не было известно, что на этом южном берегу Анатолии его ждет встреча с другим, не менее знаменитым предсказателем Мопсом, ведшим другую толпу переселенцев. У каждого из них были свои планы: Калхант предложил продолжить путь совместно на запад, в Ликию, Мопс на восток, в сторону Сирии. В такой ситуации в те времена решение предоставлялось силе оружия. Предсказателям оно не потребовалось. Они вышли на открытое место, на какой-то холм и застыли в ожидании небесных знамений, так же как в Риме легендарные братья-основатели Ромул и Рем. Подробности состязания рассказчикам мифа не известны. Сообщается лишь, что Калхант, признав свое поражение, наложил на себя руки, Мопс же, присоединив к себе его сторонников, двинулся на Восток, в Киликию, и основал там город Мопсуэстию, а вместе с беотийским героем Амфилохом город-оракул Маллос (там, повздорив, они убили друг друга).
Колонизация этого района во главе с Мопсом уже не миф. На этом побережье в районе Мопсуэстии найдена знаменитая двуязычная надпись начала I тысячелетия до новой эры правителя области Азитиваттаса, возводившего свой род к «дому Мопша» (по-финикийски) или Муксуса (по-лувийски), то есть к греческому Мопсу.
Этим же путем к южному берегу двигался и Александр Македонский со своей армией после посещения руин Илиона, ибо иного пути через Таврский хребет, чем по долине Кестра, не было. Потом этот берег оказался под властью наследников Александра, а затем достался Риму.
Самолет шел на снижение. Из-под крыльев исчезла навевающая сон облачная белизна, напоминающая сбитую постель. Ее сменило нечто подобное бугристой крокодильей шкуре, вскоре перешедшее в желтые холмы с подчас поблескивавшими между ними крошечными белыми квадратиками строений и редкими пятнами черноты, за которыми угадывались леса. И вот уже в иллюминаторе барашковая голубизна. Узрев ее с высоты гор, уже не надеявшиеся на спасение греки, как вспоминал участник похода десяти тысяч Ксенофонт, завопили: «Таласса! Таласса!» Я же прошептал: «Тархунтасса!»
И впрямь это страна мифов. Даже автобус, который нас ждал, имел изображение крылатого коня Пегаса. Так же называлась и принимавшая нас фирма. Сразу за Анталией, огромным разбросанным городом, выросшим, как я понял, на туризме, дорога вывела к морю и повела, нависая над ним. Там, где это было невозможно, она прошла через гору тоннелем. Пока мои соседи сдерживали дыхание до выхода на свет, чтобы загадать желание, я крутил в памяти «дискету» из Страбона, восстанавливая рассказ о том, как Александр, пробившись к морю, там, где оборвалась тропа, вынужден был со всем своим войском брести по грудь в волнах. Это могло быть только здесь.
После мрака тоннеля Гелиос светил в полную силу, раскрывая справа по движению великолепные панорамы. Необозримый сосновый лес восходил к обнаженным, расцвеченным по-разному вершинам грандиозного горного хребта. Конечно же, это горы Тавра, пересекающие всю Анатолию с запада на восток. Они тянулись от прибрежной Карии через Ликию и Памфилию вплоть до Киликии, и огибая с запада Месопотамию, обрывались в Армении Араратом. Это была великая преграда на пути завоевателей, и не только их. И недаром именно здесь, где Тавр неприступней, чем где бы то ни было, возник миф о крылатом коне.
За десять часов до отлета мне вручили еще пахнущий типографской краской экземпляр первого тома собрания моих научных трудов «Мифы древности. Эллада», что в наши дни фантастичней любого мифа. Я захватил его с собой, и мне не надо было напрягать память. Я просто прочитал: «Погладив животное по шее и прочтя в его глазах, Беллерофонт вскочил на Пегаса и взмыл в небо. С высоты птичьего полета герой увидел отряд солимов, направлявшихся к границам Ликии для очередного набега. Они также заметили летящего всадника и, задрав головы, показывали на него пальцами. Спустившись ниже, Беллерофонт засыпал разбойников стрелами». Действие мифа в небесах и на земле разворачивалось здесь. И, видимо, в фирме «Пегас» знали, что Беллерофонт был родом из Коринфа, поскольку тот райский уголок, куда нас привез автобус, носил название Текерова-Коринфия.
Полет и пребывание мы оплатили в Москве. Экскурсии были вне программы и выше наших средств. К тому же еще в Москве из бесед с агентом МТА-тура я понял, что моих знаний хватит и на самостоятельное знакомство с памятниками. Но как это осуществить?
На помощь словно пришла судьба в лице человека, по внешности удивительно напоминающего Карла Маркса. Он со своим другом подсел к моему столику и заговорил по-немецки. Как ни странно, его тоже звали Карлом. Я до сих пор не могу понять, чем я его привлек. Из разговора я узнал, что он здесь не впервые, любит эти места и часто обходит окружающие горы в поисках достопримечательностей. Не раз ему встречались остатки древних поселений.
Глаза у меня загорелись, и Карл предложил сложиться по 20 долларов и арендовать на день машину. И вот новенький форд ведет нас той же дорогой, сквозь тот же тоннель в районы, которые по природному богатству и красоте называют турецкой Ривьерой. Сразу за Анталией мы пересекаем полувысохшую реку. Догадываюсь, что это Кестр, та самая судоходная в те времена река, которая соединяла Перге с морем.
Перга не первый из посещенных мною древних городов. Но только в нем я смог ощутить себя первопроходцем, ведь задолго до посещения Помпей, Микен, Остии, Эпидавра, Дельф, афинского акрополя я мысленно обходил улицы, площади, памятники по научной литературе, побывал в их храмах, изучил важнейшие надписи и даже познакомился с историей раскопок. Здесь же я ничего не знал, кроме названия города, и я впервые открывал его. Уже это одно могло потрясти.
Но более всего потрясло другое: по масштабу и степени сохранности этот не известный мне, специалисту, город превзошел не только все мои ожидания, но и все, что пришлось видеть прежде.
В сложенной из массивных камней стене на равном расстоянии друг от друга имелись сводчатые ходы. Пройдя в один из них, я оказался в удлиненном пространстве, образованном рядами каменных, полностью сохранившихся сидений. Конечно, это цирк, подобный римскому, какие в эпоху Римской империи существовали в десятках провинциальных центров и выявлены археологическими раскопками (Оранж, Арль, Вьенна, Цезарея, Тир, Антиохия, Бейрут).
Город раскинулся между двумя холмами, из которых северный составил акрополь. С его высоты открывался прекрасный обзор всей местности, сходящей террасами к морю. Отсюда можно было видеть и корабли, входящие в устье ныне высохшего Кестра, то, что город находился не на побережье, само по себе говорило о его древности. Во всяком случае, так считал афинский историк Фукидид. Да и все древние города Восточного Средиземноморья (Троя, Микены, Афины, Коринф) находились на некотором расстоянии от опасного во всех отношениях моря. Но где же эта древность здесь? Где хотя бы малейшие следы дотроянской Тархунтассы или по крайней мере времени колонизации побережья Калхантом и Мопсом? Наверное, под нашими ногами? Или, как в афинском акрополе времен Перикла, собраны в каком-либо из музеев? Тут все римское и, может быть, даже византийское.
От Нимфея открывалась главная магистраль города, делившая вместе с пересекавшей ее под прямым углом другой широкой улицей город на четыре неравные части. Они заросли камышом выше человеческого роста (не заливаются ли эти места водой?) и завалены камнями. Археологам, начавшим здесь раскопки в 1946 году, хватит работы на несколько веков, им не придется, как в нашем Херсонесе, дважды переворачивать одни и те же пласты. Тогда, может быть, будут обнаружены следы древних узких улиц, города доэллинистической планировки, как они выявлены при раскопках других римских городов.
А пока улица вела нас, судя по движению солнца, на юг, и чувство восхищения вытесняло мысль о неизбежных утратах археологической старины. Город развертывался перед нами уже не задворками, а парадным фасадом, грандиозным порталом почти километровой длины, образованным огромными колоннами с коринфскими капителями. И я незаметно для себя из зрителя превратился в гида, объясняя своим немецким спутникам особенности этого сооружения, дававшего горожанам тень и одновременно служившего входом в лавки, примыкающие к колоннаде. Все сохранилось в первозданном виде, кроме каменного навеса сверху, кровли лавок и деревянных дверей, но для навески последних на одинаковом расстоянии от каменных плит остались нетронутыми продолговатые отверстия.
Наконец, мы вышли к монументальным воротам, напомнившим мне вход в древний Трир, родину Карла, нет, не моего спутника, а основоположника. Двое других немцев, отбившихся от немецкой экскурсии, при слове «Трир» радостно закивали.
И тут я обратил внимание на огромный каменный блок, сплошь исписанный греческими письменами. Обломки плит с греческими словами встречались нам и ранее, свидетельствуя о том, что мы находимся в грекоязычном городе. Но эта надпись была длиннее других, и буквы ее были несколько разборчивее. Я вспомнил лапидарий Эллы Исааковны Соломоник в Херсонесе, куда приводил студентов. Обломки надписей, из которых она с гениальной интуицией на наших глазах восстанавливала тексты (крупные надписи находились в музеях Херсонесском, Петербургском, Московском).
Здесь же надписи были оставлены на милость ветра и дождей. Даже специалист-эпиграфист не решится с ходу прочесть ни одной надписи, но начало мне удалось разобрать без труда. Переведя своим спутникам первое из греческих слов, означавшее «основателям», я стал объяснять, какое общественное значение придавалось в древности мифическим или реальным основателям городов, какие праздники устраивались в их честь, словно они были богами. В то же время я не отводил взгляда от надписи, пытаясь отыскать в нераздельном на слова тексте имена. Мелькнуло слово «Калхант», но я отбросил догадку, считая ее невозможной, и не решился произнести его вслух. Уже в Москве из научной литературы я узнал, что обитатели Перги считали своими основателями Мопса и Калханта, то ли следуя какому-то не дошедшему до нас варианту мифа, то ли игнорируя предание о трагическом для Калханта соперничестве прорицателей, взяли имена их обоих для придания большей славы своему городу.
За стенами тянулись руины гробниц. Внимание привлекла обширная надпись на монументальном надгробье, в которой я прочитал имя Плавция. Впоследствии я узнал, что это гробница Плавции Великой, знаменитой горожанки, жрицы Артемиды. По сообщению Страбона, святилище Артемиды находилось вблизи Перги на возвышенности, и там ежегодно справлялся общенародный праздник.
Но перед нами был не тот древний город, основателями которого так гордились его жители, и даже не тот, что был до появления римлян. От доримского времени выявлены лишь ворота эллинистической эпохи, но их облик полностью изменился благодаря двум возведенным по сторонам мощным круглым башням. Мы стояли на площадке, имеющей форму подковы. Вокруг нее проходила двухэтажная колоннада. Ощущение торжественности усиливали облицованные мрамором стены с многочисленными нишами, частью пустыми, частью еще сохранявшими статуи императоров. За площадкой к северу высился тройной крытый вход (украшавшие его грандиозные статуи императоров мы позднее увидели в музее Анталии), к югу от ворот виднелась обширная площадь, миновав которую мы оказались в юго-западном квартале, начинавшемся великолепными термами, этой обязательной принадлежностью городов Римской империи.
Уже вечерело, а нам еще необходимо было посетить археологический музей в Анталии и вернуть нашего форда-Пегаса. В музей мы попали незадолго до закрытия. Здание, в отличие от большинства старых европейских музеев с античными собраниями, не выдержано в их стиле. Однако стиль модерн создавал возможности более компактного размещения памятников и лучшего их обозрения. Господствовала скульптура римской эпохи, изображения богини Артемиды, покровительницы Перги и многих городов Ликии, а также Мелеагра, героя мифа об охоте на созданного Артемидой чудовищного вепря (Калидонская охота).
Следует заметить, что вопреки греческим представлениям о рождении Аполлона и его сестры Артемиды на греческом острове Делосе, они первоначально были не греческими, а анатолийскими божествами (не случайно у Гомера Аполлон сочувствует не ахейцам, а троянцам, а имена Аполлон и Артемида не поддаются этимологизации на греческой основе). Местом древнейшего поклонения Артемиде и Аполлону была скорее всего Ликия. Но какова древность почитания этих двух божеств на территории античной Ликии и Памфилии? Краткие надписи на ликийском языке об этом умалчивают. Археологические же данные времени Тархунтассы и Лукки, как я понял из беглого обхода музея Анталии, отсутствуют. В задачу турецких археологов, начавших раскопки в 1946, видимо, входило возродить римский город Перги, а не отыскать его доэллинские корни. Своей цели они добились. Музей украшают великолепные статуи римских императоров Августа и Адриана, снятые с постаментов, которые мы могли наблюдать во время нашей экскурсии. Мне очень хотелось посоветовать музейным работникам не оставлять эти постаменты под открытым небом, а объединить их в лапидарии вместе с другими надписями, которые разбросаны в беспорядке по всей территории раскопок, как это сделано в европейских музеях. Но я вовремя вспомнил русскую поговорку про монастырь и свой устав.
Переполненные впечатлениями, мы вернулись в нашу Тикерову, и пляжный рай уже стал не по вкусу. Со слов Карла я знал, что другой древний город, Фаселида, находится всего в восьми километрах от нашего отеля, и мы уже не нуждались в машине. Дни наполнились смыслом и радостью. Наконец-то мы начали отдыхать!
Фаселида один из восьми греческих городов, основавших совместно в середине VI века до новой эры в Египте при фараоне Амасисе II город Навкратис. И это, безусловно, говорит о Фаселиде как о городе, находившемся в центре международной политики времени, предшествовавшего персидскому завоеванию. В IV веке до новой эры с падением могущества Афин пришла к ней желанная, хотя и недолгая автономия. Документы этого времени договор с правителем Карии Мавзолом, тем самым, имя которого сохранило одно из семи чудес света Галикарнасский мавзолей. (Галикарнасс, родина отца истории Геродота, также участвовавшего в основании Навкратиса.) И мне Фаселида уже видится чудом, спасенным от уничтожения непроходимыми Таврами и бескрайними лесами. Природа не враждебна истории, как прежде думал я, глядя на кусты ежевики, оплетавшей древние колонны. У них общий враг человеческое неразумие. И если ко мне будет милостива Артемида, я мечтаю вернуться не в пыльную раскаленную Пергу и даже не в Тикерову, а сюда, к малой гавани, где сквозь прозрачную воду видны все камни, где аромат реликтовых сосен сливается с духом истории. Покидая Фаселиду, я выкопал на память не античный черепок и не монету, а луковицу с тремя сжатыми в кулачок зелеными стебельками, и они уже разошлись под холодным московским солнцем на моем окне, как бы для рукопожатия.