Методические материалы, статьи

Ю. Левада: «Время вынужденных поворотов»

Кончаются девяностые годы, уже получившие в российской истории имя «постперестроечных». Постперестроечное время — то, которое было после Перестройки. Что мы еще можем сказать о нем, мы, которые в нем жили и будем жить неизвестно сколько?

Фото Виктора Бреля
Лицом к лицу лица не увидать, большое, говорят, видится на расстоянии. Но у нас есть специалисты по рассматриванию лица к лицу — художники, набрасывающие мелом на асфальте у нас под ногами мгновенный портрет: аналитики, не только фиксирующие биение пульса в данную минуту, но и выстраивающие динамику в поисках тенденций — короче говоря, социологи.

У одного из известных социологов страны, директора Всероссийского центра изучения общественного мнения, доктора философских наук Юрия Александровича Левады я и прочла недавно поразившее меня определение: «время вынужденных поворотов».

«Подтвердилась и стала как бы легитимной главная особенность всех (не только экономических) преобразований в российском обществе: они могут осуществляться не по воле и замыслу какой-то организованной группы, а лишь в «вынужденном режиме», под давлением обстоятельств и в сложной игре противоречивых влияний внутренних и внешних сил».

- Главный упрек российской истории до сих пор состоял в том, что ее развитием всячески стремились руководить из Центра — будь то царское правительство или Кремль, и что развитие это шло, в отличие от европейской истории, не по естественным законам, а по кем-то составленным и уже потому невыполнимым, ущербным планам.Так чем ваше «вынужденное» развитие отличается от естественного, как во всем нормальном мире?

- Когда говорят о «естественном» развитии, предполагается, что все созрели, все готовы, «растение» нормально выросло из зерна. А нас вечно что-то застает врасплох.

За последние полтораста лет третий раз наше общество оказывается в ситуации, к которой оно готово не было. К которой потом приходится приспосабливаться — и тем, кто этого хотел, и кто не хотел, и тем, кто об этом вообще ничего не знал и не думал. Первый раз после «Великой реформы» шестидесятых годов прошлого века все слои пытались приладиться, и у всех получалось не слишком хорошо.

- Но там-то как раз был план, реформаторы прекрасно понимали, что они делают и чего хотят достичь.

- Полагаю, вы преувеличиваете дальновидность и целеустремленность российских реформаторов. В нашей литературе прекрасно описано, какая растерянность овладела тогда обществом. И самое главное: так и не возникло устойчивой модели существования общества, с механизмами согласования интересов и собственного развития. Наоборот, произошли внешние военные потрясения, и все пошло вразнос.

А потом «случился» 1917 год.

- Знаете ли, трудно представить себе перемены, производимые более твердой рукой, чем рука большевиков. Страну в модернизацию они волокли буквально за шкирку, самыми бесчеловечными методами…

- Это теперь, задним числом легко наделять события жесткой, спрямленной логикой, а тогда…

Всего, что тогда случилось, вообще-то говоря никто всерьез не ожидал, не готовил и не представлял себе того, что из этого получилось.

А потом, через известное время, эта система вдруг обвалилась. Опять-таки никто этого в таком виде не ждал. Если и ждали, и хотели, то чего-то другого. И опять всем, слева направо и сверху донизу, пришлось к этому приспосабливаться. И вся наша жизнь — попытка человека и всех групп человеческих приспособиться к тому, что как будто с неба свалилось.

- Разве бывает по-другому? Вот Великая французская революция: ввязалась куча народа, а того, что получилось, не ожидал вообще никто!

- Конечно, «естественное развитие» — всего лишь теоретическая, идеальная модель, на самом деле так не бывает ни в простой человеческой жизни, ни в жизни общества. Но все же обычно имеется в виду процесс, предполагающий некую преемственность, постепенность, вырастание, прорастание и перерастание одного в другое.

- А у нас — от революции к революции?

- Это гегельянцы и марксисты считают революцию локомотивом прогресса. Между тем в большинстве стран мира все современные общественные институты формировались без революционных переворотов. Наоборот, как раз там, где пути модернизации оплачивались многолетними и кровавыми катаклизмами, они оказывались наименее эффективными. Самый убедительный пример тому, к сожалению, наш отечественный. Опыт двух столетий позволяет сделать вывод: революции — не столько локомотивы, сколько катаклизмы истории.

А наше развитие по ряду обстоятельств носит характер таких ступенек: все плоско, плоско — потом обвал, вниз, вверх, но непременно обвал.

- Что характерно именно для «вынужденного» развития?

- Вынужденные перемены обычно совершаются «чужими» руками, то есть старыми институтами и людьми, положение и политическое воспитание которых не соответствует содержанию перемен. У нас роль проводника перемен была вынуждена взять на себя верхушка партийно-государственной номенклатуры — прежде всего ради спасения собственного статуса, ну и в попытке сохранить страну как мировую сверхдержаву. Какую-то роль, как обычно, играли амбиции нового (и последнего) поколения советской правящей элиты, но роль заведомо подчиненную. Все эти люди двигались в фарватере происходящих процессов, но они совершенно не могли играть роль «впередсмотрящих» или прокладывающих путь.

Вынужденные перемены неизбежны, поэтому все вынуждены их признавать и считаться с ними. Помните, как полукоммунистическое правительство Примакова представило парламенту столь жесткий монетаристский бюджет, что его не решились бы отстаивать и реформаторы!

Врожденный порок вынужденного процесса — его хаотичность, неуправляемость. Многие сетуют на отсутствие порядка, но ведь именно это помогает поддерживать определенный баланс разнородных тенденций, избежать катастрофического распада общества. Конечно, такого рода механизм общественной самоорганизации малоэффективен, неизбежно приводит к большим потерям (экономическим, правовым, нравственным), но иной-то регулирующей системы нет…

Вынужденные перемены определяются наличным коридором возможностей, поэтому движение выглядит как метания от одной стены к другой, от потолка к полу и обратно. Особенно ярко мы демонстрировали это в последние годы.

- Вас многое удивило за последние десять лет?

- Если спокойно смотреть на вещи, да еще задним числом, так места для удивления почти нет. Вот некоторые удивляются, что так воруют, но коррумпированное общество не могло породить ничего другого. Конечно, когда все было зажато, не так было видно, но ведь с детства помню, с тридцатых годов: «блат выше совнаркома» — я эту формулу с улицы принес. Теперь все это вылезло, конечно. А как оно могло быть иначе, если ничего другого и не было?!

Когда-то удивил нас легкий распад системы — потом оказалось, что это распад поверхностный. Если на первых порах, в романтические годы ранней перестройки ее первые шаги казались легкими и успешными, то не из-за силы проводников перемен, а из-за слабости их противников, из-за глубокого разложения партийно-советского режима. Вынужденной (и как вскоре выяснилось, поверхностной, номинальной) демократии противостоял вырожденный режим (включая идеологию, аппарат, влияние и пр.).

Нас удивило, откуда взялись новые совершенно раскованные люди — правда, со странной легковесностью, слабостью, откуда было им взяться? Потом оказалось, что это иллюзия, что никого там нет из новых людей, старые есть, но они старые, из них ничего не сделаешь, а нового поколения у нас нет. Это наша очень тяжелая беда. Поэтому все перемены, все приспособления делаются старыми руками.

- Вы писали, что в Прибалтике, в Польше, Чехии такие люди есть, потому что они выросли на идее национального освобождения…

- Не только поэтому. У них были люди, выросшие в немного другой системе привычек и ценностей. Старая интеллигенция, церковь, движение протеста — с 1956-го, 1953-го. Была идея — национальное освобождение, и была материальная сила — люди. Поэтому как только стало ясно, что больше давить не будут, так тут же все и разлетелось, как карточный домик. Вся эта мощная система оказалась такой липовой…

А у нас не было людей и не было этой вот идеи. Более того, идея национального освобождения у нас — это региональная идея. Идея, которая развалила Союз и сейчас разваливает Россию, ничего конструктивного она не содержит, не создает.

- Почему у нас все так по-дурацки складывается?

- Видите ли, идея национального освобождения вообще-то сама по себе не слишком умна, говорить стоит об освобождении человека. Она нигде ничего не решает, она только может обеспечить первоначальную политическую мобилизацию. А в имперских странах эта идея всегда работает на разрушение…

- А удивило вас, когда общественное мнение, отвернувшееся от Ельцина из-за Чечни, неожиданно вновь повернулось к нему и его решительно поддержало?

- Сначала, конечно, немного удивило. Но в конце апреля 1996 года было уже совершенно ясно, какая расстановка сил будет и что получится.

Это искусственное состояние псевдомобилизации. Сначала была подлинная мобилизация всех, в едином строю, шаг влево, шаг вправо — известно что, собаки по бокам. Потом все это рухнуло, появилась возможность ходить, как хочется. Но оказывается, не все так просто рушится, и если свистнуть как следует, то все как будто становятся по стойке смирно. Вот это и есть псевдомобилизация.

Теперь, конечно, интересно: это было в последний раз или такая судьба может нас еще раз постичь?

В 1996, на тех президентских выборах, была мобилизация не «за», а «против» (не за Ельцина, а против Зюганова). Она возможна в другом виде. Поиск врага — это ведь тоже мобилизация. Можно ненавидеть американцев. Потом чеченцев. Потом еще кого-нибудь. Это механизм старый, архаичный, эти формулировки ненависти были всегда, только пристегивались к другим ситуациям. Все это работает до сих пор. Иногда бывают всплески — вот совсем недавно было: они хотят поставить на колени нашего друга Милошевича, тем самым нас унизить, забыть, что мы — великая держава… Был взлет антизападных настроений, но продержался недолго. После такой сильной эмоции надо что-то делать — а делать совершенно нечего, кроме как сдаться и пойти вместе со всем миром, что и сделали, но с постыдным опозданием.

Но после всей этой истории выросло число тех, кто считает, что люди нерусских национальностей играют слишком большую роль в России. Очень простая связь. Ка-ак размахнулись — и ударили: по кому? По тому, до кого можем дотянуться…

Сейчас ситуация кое в чем повторяется.

- Наверное, мы еще не понимаем, что надо будет ждать долго, а потом еще неизвестно, что получится…

- Это не совсем неизвестно. Все-таки мы живем в мире, и никуда этот мир не делся. Мы вечно стараемся догнать всех, хотя сочиняем себе в утешение, что это мы не догоняем, а строим что-то совершенно другое… Очень маловероятно, что на самом деле мы выдумаем что-то другое.

- А появилась в умах такая идея, что нужно подождать, потерпеть, что нужно что-то делать самому?

- Знаете, народ у нас безумно терпелив. Всегда терпел и сейчас терпит.

Система отношений власти и массы населения в последние годы строится на взаимном отчуждении и своего рода балансе терпения и протеста. И недовольство, и протест — давно уже не событие, а постоянный общий, даже нормальный фон, некий универсальный задник нашей социально-политической сцены, на которой разворачиваются события. Так что и экстраординарные катаклизмы (подобные августу 1998) воспринимаются большинством как очередная неприятность, которую следует как-то выдержать, пережить, перетерпеть с большими или меньшими потерями.

На этом фоне всеобщего недовольства и пессимизма легко снижаются требования человека к социальной системе, этот фон блокирует настроения катастрофизма, нередко свойственные благополучному Западу.

Но именно сама готовность снижать притязания и смиренно выносить очередные «свинцовые мерзости жизни» подрывает саму возможность организованного социального протеста современного типа, когда люди настаивают на соблюдении их гражданских и социальных прав. Если, например, американцы и европейцы бастуют, требуя улучшения условий труда и социального обеспечения, то российские стачечники требуют всего лишь исполнения самых элементарных условий существующего и нарушаемого трудового договора (главным образом, выплаты зарплаты). Это действия не «за» более выгодные и льготные условия работы, а только «против» нарушения привычного порядка вещей. И направленность этих акций довольно неопределенна: не столько против действий или бездействия работодателей, сколько против «верхов».

В принципе право на забастовку особой поддержкой населения не пользуется. У нас привыкли не уважать права человека и работника. Российское общество цивилизационно переросло «русский бунт» (который, впрочем, и в старой отечественной истории был явлением редким и периферийным) и не доросло до современных форм организованных социальных движений.

Терпение помогает людям выживать, но и мешает делать что-нибудь кроме выживания. Если оставить в стороне этнополитические конфликты, никаких взрывов «стихийного» возмущения за последние годы не происходило и, можно полагать, не ожидается.

Все это делает единственным средством справиться с ситуацией для большинства — приспособиться к ней. Здесь реальная традиционная и постоянно подкрепляемая основа легендарного российского всетерпения. Кстати, по недавним опросам, именно эту черту общественное мнение признает самой важной в национальном характере.

- Но получается, что о реформах мы можем говорить лишь весьма условно, раз события развиваются вовсе не по предначертаниям реформаторов, а сами по себе, вынужденно…

- В многолетней политической полемике оппоненты Е.Гайдара обычно упрекают его в том, что стране была навязана неадекватная программа реформ. Ее сторонники отвечают, что если у них и была программа, то, к сожалению, осуществить ее не удалось. Множество непоследовательных решений, как-то изменяющих деятельность предприятий, банков и так далее, не складывается даже в подобие «Великой реформы» (так в свое время называли преобразования эпохи Александра II). Реформа с большой буквы выглядит расплывчатым символом отчасти задуманных, отчасти навязанных, отчасти случайно «получившихся» перемен, но никак не программой.

Поэтому, в частности, лишены смысла суждения относительно «неподготовленности» общества (советского, российского) к переменам. К событиям исторического масштаба — а как бы их ни оценивать, мы имеем дело с такими феноменами — терминология запланированных мероприятий неприменима. Упрямая наша традиция, стереотипы нашего социального мышления принуждают исследователей, рассматривая современные проблемы, искать, «кому выгодно» и «кто виноват». Но единственно серьезным представляется анализ реальной ситуации и возможностей выхода из нее («что было возможно?»).

- Так что же получила страна в результате десятилетнего движения по узкому коридору возможного? Что именно оказалось возможным — и осуществилось? Все ли возможное осуществилось?

- Ну, легче всего сказать, что не получилось — судя по всему, и не было возможным. Так и не сложились социальные механизмы саморазвития общества, так и не появились социальные слои, достаточно четко осознающие свои интересы и организованные настолько, чтобы эти интересы отстаивать. Следовательно, пока у российской демократии нет серьезной социальной опоры в обществе.

Может быть, самое важное: не выросла, не сложилась новая социальная и политическая элита общества — его наиболее активная, одаренная, думающая, ищущая «голова». Роль «мотора» все еще выполняют либо слегка переориентированные старые (партийно-советские) кадры, либо выбившиеся из ряда современные ловкие — и ничем более не отмеченные, кроме ловкости, — люди.

Есть явления преходящие и явления необратимые. Суета, истерика — проходят, реальные плоды перемен — остаются. Но сегодня эти реальные плоды кажутся только разрушительными: сломана и не возвратится — что бы ни происходило — старая монолитная система единомыслия и единодушия, изоляции от всего мира и от собственной истории.

Но еще был и глоток свободы, произошло и сближение с остальным миром. Все это сегодня подвергается испытанию на прочность, и часто этого испытания не выдерживает. Что тонко — порвется, а кое-что важное останется. В общем, не так и мало для нескольких лет — есть что терять и что стоит защитить от старых и новых напастей.

Беседа записана Ириной Прусс



См. также:
Веб-дизайн: обучение и тематические интернет-ресурсы
ПРОЕКТ
осуществляется
при поддержке

Окружной ресурсный центр информационных технологий (ОРЦИТ) СЗОУО г. Москвы Академия повышения квалификации и профессиональной переподготовки работников образования (АПКиППРО) АСКОН - разработчик САПР КОМПАС-3D. Группа компаний. Коломенский государственный педагогический институт (КГПИ) Информационные технологии в образовании. Международная конференция-выставка Издательский дом "СОЛОН-Пресс" Отраслевой фонд алгоритмов и программ ФГНУ "Государственный координационный центр информационных технологий" Еженедельник Издательского дома "1 сентября"  "Информатика" Московский  институт открытого образования (МИОО) Московский городской педагогический университет (МГПУ)
ГЛАВНАЯ
Участие вовсех направлениях олимпиады бесплатное

Номинант Примии Рунета 2007

Всероссийский Интернет-педсовет - 2005