Пружина территориального развития

Наша страна — не только самая обширная в мире, но и, возможно, самая разнородная. Она подобна объединению в одном государстве Албании, Украины и Чехии, ибо в ней есть районы доиндустриальные, такие как Тува, Горный Алтай, Калмыкия, индустриальные — классическими примерами могут служить Урал и Кузбасс, и постиндустриальные, представленные прежде всего Москвой и ее ближайшим окружением, хотя и Северная столица интенсивно движется в том же направлении. Проблема развития регионов в такой стране — это в значительной мере проблема ее выживания, поскольку неограниченное нарастание региональных диспропорций угрожает социальной стабильности в государстве, да и самому его единству.

Между тем и социалистическая концепция равномерного размещения производительных сил и стирания всех и всяческих различий (между городом и селом, между уровнями развития различных регионов) в той мере, в какой она претворялась в жизнь, весьма способствовала ускорению краха народного хозяйства. Эффективная экономика требует разнообразия и разнородности, низкая стоимость рабочей силы, жилья, производственных помещений создает благоприятные условия для подъема депрессивных районов. Но обязательно ли произойдет этот подъем?

Есть исключительно важные факторы, определяющие подъем и упадок хозяйства стран и регионов, которые, однако, ускользают от уравнений макроэкономики, причем вовсе не потому, что сами эти уравнения неверны. Просто они, как любая научная теория, имеют свои ограничения и описывают как бы одно из измерений реальности. Наблюдаемое же нами древо жизни, которое иногда пышно зеленеет, а иногда, наоборот, вянет и чахнет, растет как бы во многих измерениях, и экономические процессы выступают надводной частью айсберга куда более глубоких и сложных процессов общественного развития. Долг ученых — хотя бы попытаться в них разобраться.

Эффект Эдипа и парадокс Хайека
У науки Нового времени всегда был единственный идеал научного знания и состоял он в поиске объективных законов, допускающих выражение на языке математики. Мысль Канта о том, что в каждом частном учении о природе ровно столько науки, сколько в нем математики, владела умами исследователей далеко за пределами естественных наук, порождая представления о науках передовых и отсталых, коим следует всеми силами наверстывать упущенное. Изменение интеллектуального климата в последней четверти ХХ века позволило поставить под сомнение единственность и универсальность подобного идеала научного знания. При этом серьезные основания для таких сомнений существовали давно, но они не привлекали внимания подавляющего большинства ученых.

В 1943 году была опубликовала работа Карла Поппера (1902 — 1994), одного из величайших социальных мыслителей ушедшего века, в которой рассматривается так называемый эффект Эдипа, состоящий в том, что предсказание влияет на предсказанное событие. В общественных науках, в отличие от естественных, событие может произойти или, наоборот, не произойти именно потому, что оно было предсказано.

Классическим примером может служить прогноз демографической ситуации во Франции, выполненный выдающимся демографом Альфредом Сови (1898 — 1990). Благодаря энергичным усилиям Сови, нашедшего поддержку у правительства, во Франции стала проводиться эффективная демографическая политика, вследствие которой его прогноз и не сбылся. Вряд ли кто возьмется отрицать влияние предсказаний Маркса и Энгельса на историческое развитие в нашем многострадальном отечестве.

Отсутствие независимости предсказанного события от предсказания уже само по себе наносит тяжелейший удар по классическому идеалу научного знания. Как анализировать причинно-следственные связи, если, предсказывая следствия, мы воздействуем на их причины? Представьте себе, что прогноз погоды может ее улучшить или испортить. Однако это сущая мелочь в сравнении с парадоксом Хайека, как мы предлагаем его называть. Описываемый им эффект был впервые проанализирован в книге классика либеральной мысли Фридриха фон Хайека (1899 — 1988) «Сциентизм и общественные науки», вышедшей в 1952 году. Нобелевский лауреат в области экономики показал невозможность рассмотрения любых социальных институтов, будь то парламент или суд присяжных, крупная промышленность или уличная торговля, семья и отношения между полами безотносительно к общественному сознанию, которое только и наполняет их смыслом. Законы экономики или социологии, подобно юридическим законам, действуют лишь в той мере, в какой они признаются широчайшими народными массами. В общем случае это исключает возможность формулировать какие-либо объективные законы в форме уравнений макроэкономики, правил, принципов и прочих теоретических построений. Парадокс, соответственно, состоит в том, что наука есть, а законов у нее быть не может.

Проиллюстрируем это положение на возможно более близком нам примере. «Как бы вы ни относились к правительству Гайдара, — пишут М. Корольков и Я. Кузьминов, — высокий уровень экономической грамотности ведущих деятелей его команды не вызывает сомнения. И вместе с тем сравнительно успешно справившись с весьма рискованным делом либерализации цен, правительство споткнулось «на ровном месте». Ту эпидемию неплатежей, которая захлестнула Россию и ее ближнее зарубежье весной — летом 1992 года, никак нельзя было предвидеть, исходя из «чистой» теории макроэкономики. Директора вели себя «почему-то» совсем не так, как полагалось бы по учебнику. Вместо того чтобы сокращать масштабы производства в ответ на жесткую кредитно-бюджетную рестрикцию со стороны государства и снижение платежеспособного спроса на свою продукцию, они коллективно предпочли поставлять друг другу товары без оплаты (это явление нельзя называть термином «в долг», поскольку обязательства предприятий даже не оформлялись как долговые) в прежних объемах. Сами они тоже, естественно, не платили, и получилась у нас на короткое время такая долгожданная безденежная экономика. Революция, о которой говорили Маркс и Ленин, свершилась.

Все бы ничего, если бы такое поведение демонстрировали десять предприятий. Но когда такую линию проводят абсолютно все производители, любое правительство вынуждено будет пойти на попятный. Отступление, связанное с финансированием взаимозачета долговых обязательств предприятий, дорого обошлось экономике страны. Наряду с некоторыми другими факторами, оно фактически сорвало финансовое оздоровление страны.

Можно ли было этого избежать? В принципе да, если бы можно было предугадать такую реакцию предприятий и принять предупредительные меры. Но не сделано это вовремя потому, что все рецепты были прописаны для других институциональных и правовых условий. Макроэкономика начинает работать, «как написано в учебнике», только тогда, когда хотя бы вчерне уже сформированы основные институты рынка, создана соответствующая информационная инфраструктура и правовая среда.

Из этой констатации следует очень невеселый для социальных наук вывод, состоящий в том, что им вообще следует отказаться от всяких претензий на фундаментальность и ограничиться конкретным исследованием различных общественных институтов, их возникновения и развития безо всяких попыток выдвижения теорий, обладающих предсказательной силой.

Можно ли обойти парадокс Хайека?
Можно найти частные случаи, в которых эффектами, вызываемыми парадоксом Хайека, можно пренебречь. Эти частные случаи подобны узким лазейкам в огромные и интересные миры. В социально-экономической географии таких частных случаев, по крайней мере, три, и мы их сейчас рассмотрим. В первом из них эффекты, связанные с парадоксом Хайека, могут быть приняты в качестве первоначальных условий по аналогии с деизмом (Бог дал первоначальный импульс миру и после этого не вмешивался в его развитие). Примером задач такого рода могут служить исследования естественных механических движений населения, где факторы, связанные с общественным сознанием, могут рассматриваться в качестве внешних регуляторов изучаемых процессов. Это совсем подобно тому, как лаборант неведомым для нас образом перемещает электрические заряды, но мы всегда сможем рассчитать напряженность поля в данной точке. Аналогично мы в большинстве случаев не можем предвидеть войны, революции и прочие социальные катаклизмы, но коль скоро они произошли, мы можем весьма точно рассчитать их воздействие на естественные и механические движения населения.

Задачи второго рода — это изучение процессов территориальной самоорганизации. Например, исследованиями С.А. Тархова установлено, что транспортные сети развиваются по своим, внутренне им присущим законам, а отнюдь не в соответствии с народнохозяйственными потребностями, которые они призваны удовлетворять. Удивительно, но эти законы одинаковы для транспортных сетей любого масштаба (страна, регион, город) и разных типов (высоковольтные линии, железные дороги, трамвай, автобус, метро). Г.А. Гольц установил на обширнейшем эмпирическом материале инвариант пространственной самоорганизации городов, природа которого в суточном цикле. Чем короче рабочий день, тем больше времени может быть потрачено на поездки к месту работы и тем более избирательны горожане к местам приложения труда. Зная продолжительность рабочего дня и установленную Гольцем константу, можно вычислить среднее время трудовой поездки, а зная среднюю скорость городского пассажирского транспорта, — и максимально возможные размеры города.

Третья область, где эффектами, вызванными парадоксом Хайека, можно пренебречь, в чем-то близка первой, но значительно шире в мировоззренческом отношении. Это область проявления неклассической рациональности, предполагающей зависимость самих критериев истины от ценностей данной культуры. Такой взгляд на мир не отвергает объективность научного знания, но подчеркивает, что на самом деле мы не столько познаем мир, сколько овладеваем им. В соответствии с принципом фальсифицируемости К. Поппера мы никогда не можем быть уверены в истинности наших теорий, ибо любого числа фактов, их подтверждающих, недостаточно для доказательства их истинности, но одного только факта, их опровергающего, достаточно для доказательства их ложности. Как писал сам Поппер, сколько бы мы ни наблюдали белых лебедей, мы не можем утверждать, что все лебеди белые. Теория электрического флюида сыграла весьма важную роль в развитии физики, но была отброшена после открытия электрона.

Еще в начале века В.И. Вернадский указывал, что многие научные понятия, например понятие о силе, зародились вне науки, попали в нее извне. Подобные «инородцы» ассимилируются наукой, приобретают форму научных концепций и соперничают между собой чисто научными средствами. Вернадский привел примеры из области естественных наук, но в области общественных наук их можно было бы найти еще больше.

Можно считать, что именно определенные, общепринятые в данном обществе представления о рынке, капитале, парламенте, разделении властей или, наоборот, о централизованном планировании, госсобственности на средства производства, руководящей роли партии создают институциональную основу для действия экономических законов того или иного типа, в том числе и законов размещения производства. Например, экономический ландшафт А. Леша, представляющий собой иерархическую структуру сопряженных рыночных зон, может возникнуть только в результате длительного развития рыночного хозяйства. Неклассическая рациональность как бы задает внешние рамки действия законов естественнонаучного типа — уравнений, принципов запрета и прочего. Соответственно эффекты, связанные с парадоксом Хайека, как бы выносятся за скобки.

Пружина территориального развития — между инстинктом и разумом
Географическое страноведение в силу самого своего предназначения должно выступать «генеральным подрядчиком» в географическом изучении процессов территориального развития. Между тем, в отличие от других разделов географии, страноведение может проскользнуть только в третью из перечисленных лазеек. А сделать это совершенно необходимо, если требуется не только ярко и убедительно описать страну или регион, но и высказать некоторые суждения, обладающие предсказательной силой. Такие суждения могут опираться только на теоретические построения естественнонаучного типа, ведь сжатие и растяжение пружины описывается вполне строго.

Пожалуй, первой попыткой нащупать такую пружину, причем в такой своеобразной области, как изучение процессов этногенеза, стала географо-психологическая концепция Л.Н. Гумилева. Главное препятствие к широкому использованию концепции Гумилева в географии — слишком большое характерное время описываемых ею процессов. Другие попытки поисков естественнонаучных оснований импульсов территориального развития могут опираться на результаты, полученные двумя нобелевскими лауреатами — Ф. фон Хайеком и К. Лоренцом.

Хайек исследовал огромную область, находящуюся между инстинктом и разумом. Он писал в своей последней книге «Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма»: «Название настоящей главы — «Между инстинктом и разумом» — надо понимать буквально. Я хотел бы привлечь внимание к тому, что лежит действительно между инстинктом и разумом, и вследствие этого часто упускается из виду только из-за предположения, что «между» ними ничего нет. Иными словами, меня занимает прежде всего эволюция культуры и морали, эволюция расширенного порядка (антипода замкнутого традиционного общества. — В.Ш.), которая, с одной стороны…, выходит за рамки инстинкта и часто противостоит ему и которую, с другой стороны…, разум не в состоянии был спроектировать или сотворить».

Далее Хайек поясняет: «Как инстинкт древнее обычая и традиции, так и последние древнее разума: обычай и традиции находятся между инстинктом и разумом — в логическом, психологическом и временном смысле. Они не обусловлены ни тем, что именуется иногда бессознательным, ни интуицией, ни рациональным пониманием. Хоть и основанные на опыте человека (в том смысле, что они складывались в ходе эволюции культуры), обычаи и традиции формировались не путем выведения рациональных заключений из конкретных факторов или постижения каких-то общих закономерностей окружающего мира. Управляемые в своем поведении тем, чему научились, мы зачастую не знаем, почему мы делаем то, что делаем. Врожденные реакции последовательно вытеснялись благоприобретенными правилами и обычаями не потому, что люди понимали разумом, что они, эти правила и обычаи, лучше. Просто благодаря им преодолевалась ограниченность непосредственного восприятия отдельного человека, развивался расширенный порядок, а более эффективное сотрудничество давало его участникам (как бы безрассудны они ни были) возможность поддерживать существование большего числа людей и вытеснять другие группы».

Таким образом, Хайек сам обосновывает необходимость естественнонаучного изучения традиций — величайшего культурного достояния и мощнейшего фактора территориального развития. В отличие от представительной демократии, науки или разделения властей, традиции так же, как и языки до их кодификации, не являются изобретением или открытием, то есть результатом сознательного творчества. Они возникли естественным путем, так же, как климат, растительность и залежи руд на данной территории, и лишь ход исторического процесса сделал их важнейшим ресурсом, превратил в мощнейший фактор развития и ценнейшую часть национального богатства. Только при таком подходе к традициям можно понять, каким образом бедные и отсталые страны, обделенные практически всеми природными ресурсами, совершили головокружительный рывок в будущее, в то время как страны, несравненно более щедро наделенные природой, десятилетиями не могут выбраться из болота стагнации. Это, разумеется, очень важно для обсуждаемой нами темы, но как бы осталась за кадром биологическая составляющая процессов развития. Трудно предположить, что она не играет существенной роли. Нам никак нельзя повторять старую ошибку насчет включенности низшего в высшее и подчиненности ему. Реальность многоуровнева, и все ее уровни равноправны.

Ф. фон Хайек и К. Лоренц
Нам не известно, был ли Хайек знаком с трудами другого нобелевского лауреата, Конрада Лоренца, утвердившего в науке представление о естественной морали, естественной иерархии и естественной агрессивности. Эти, казалось бы, специфически человеческие качества, выработанные всем ходом развития цивилизации и воплощающиеся во всех наших социальных институтах, на самом деле унаследованы нами от наших животных предков. Именно работы Лоренца помогают хотя бы представить, каким образом можно замкнуть цепь научного объяснения процессов территориального развития, важнейшие звенья которого созданы работами Хайека.

Вот как определил Лоренц свой подход в книге «Агрессия (так называемое «зло»)«: «Не может быть излишней резкость следующего утверждения: если сегодня основательно известны функции пищеварительного тракта и на основании этого медицина, особенно кишечная хирургия, ежегодно спасает жизнь тысячам людей, мы здесь обязаны исключительно тому счастливому обстоятельству, что работа этих органов ни в ком не вызывает особого почтения и благоговения. Если, с другой стороны, человечество в бессилии останавливается перед патологическим разложением своих социальных структур, если оно — с атомным оружием в руках — в социальном плане не умеет себя вести более разумно, нежели любой другой животный вид, это в значительной степени обусловлено тем обстоятельством, что собственное поведение высокомерно переоценивается и как следствие исключается из числа природных явлений, которые можно изучать. Исследователи — воистину — совершенно не виноваты в том, что люди отказываются от самопознания».

Идеи Лоренца позволяют по-новому взглянуть на привычные вещи. Они дают нам возможность понять природу различных социальных институтов, отказавшись от чисто функционального к ним подхода, господствующего в общественных науках. «Оно (человечество. — В.Ш.) не потому агрессивно и постоянно готово к борьбе, — писал Лоренц, — что разделено на партии, враждебно противостоящие друг другу, оно структурировано именно таким образом потому, что это представляет раздражающую ситуацию, необходимую для разрядки социальной агрессии».

Наиболее ценный вклад в науку Л.Н. Гумилева, возможно, состоит именно в постановке вопроса о наличии мощных импульсов, связанных с природой этносов как биологических популяций, и об их влиянии на общественное развитие, которое, в свою очередь, всегда опосредуется конкретно историческими условиями. Взрыв пассионарности может приводить и к кровопролитным междоусобицам, и к завоевательным войнам, и к бурному экономическому росту. Мы не откажемся от географо-психологической концепции до тех пор, пока не будет предложено лучшее объяснение, тем более что мы отчетливо видим ее связь с идеями Лоренца, считавшего, что цивилизации будут развиваться в направлении совершенствования выходов для естественной агрессивности. Можно дать выход накопившейся агрессивности на поле брани, на футбольном поле или за письменным столом в форме разгромной статьи.

Бросается в глаза отсутствие совершенно необходимых звеньев, без которых не может быть замкнута объяснительная цепь явлений территориального развития. Явно не хватает связующих звеньев между Лоренцем и Гумилевым, между Гумилевым и Хайеком. Необходимо понять, как естественная иерархия, естественная агрессивность и естественная мораль пульсируют по силе своего проявления в пространстве и времени. Столь же необходимо понять их связь с явлениями в огромной области между инстинктом и разумом. Однако далеко не вполне выковано и еще одно звено, то, которое связывает явления в этой огромной области через анализ социальных институтов с объяснением подъемов, спадов и направлений территориального развития.

Смирение перед истиной
Если трудности, с которыми сталкиваются общественные науки в результате эффектов, вызванных парадоксом Хайека, требуют не искать законов физических, а продвигаться путем анализа социальных институтов, то значит, как ни тривиально это звучит, надо продвигаться именно этим путем. В географии именно представления об определяющей роли социальных институтов в территориальном развитии разрабатывались известным отечественным экономгеографом Б.Н. Зиминым (1929 — 1995), только называлось это социальной инфраструктурой. При этом социальная инфраструктура понимается не только как дороги и телекоммуникации, школы и университеты. Важнейшая ее составляющая — образ трудового мышления населения. Вспомним Хайека.

Опираясь на эти представления о социальной инфраструктуре, Зимин разработал теорию малых высокоразвитых стран, обладающих повышенной экономической и социальной (в смысле качества жизни прежде всего) эффективностью по сравнению со странами большими. Это связано как с филигранно отточенной специализацией в международном разделении труда, примером чему может служить Швейцария, так и с исключительно заботливым отношением к своей социальной инфраструктуре, пример чему — некоторые скандинавские страны, где высшее образование стало бесплатным еще в начале века.

Малая страна не может иметь население более 12 миллионов жителей, ибо эффект малой страны — это эффект пирамиды прямого восприятия: большинство жителей страны знакомо друг с другом либо лично, либо через общих знакомых. Соответственно, и власть всегда на виду, а потому менее оторвана от народа.

Поэтому для малых стран характерна не только забота о поддержании высокого уровня социальной инфраструктуры как путем развития образования и культуры, так и путем ограничения притока дешевой рабочей силы из-за границы (в ущерб краткосрочным экономическим интересам), но и меньший расход человеческого потенциала в таких малопродуктивных сферах деятельности, как вооруженные силы и бюрократический аппарат.

На бытовом уровне пирамида прямого восприятия ощущается как более спокойная и обозримая жизнь, но это лишь надводная часть айсберга, а подводная исследована хуже, чем Арктика в XVII веке. Все же теория малых высокоразвитых стран, вероятно, первая теория территориального развития, делающая попытку учесть взаимодействие географических, экономических и психологических факторов.

Чем глубже мы проникаем в тайны мироздания и чем больше мы высвобождаемся из цепких лап впитанных с детства догм, тем сильнее меняются наши представления о соотношении формы и содержания. Мы начинаем понимать, что во многих случаях форма важнее, чем содержание, и граница важнее того, что она ограничивает. Возможно, максимум того, что может сделать география как фундаментальная наука в деле изучения явлений развития, — это определить пространственно-временные границы для действия законов и уравнений экономики, а также социологии. Наши теории в лучшем случае позволяют нащупать края областей их применения, например предельные размеры государства, при которых проявляется эффект малой высокоразвитой страны. Но вряд ли мы сумеем предсказывать события внутри этих областей, даже если найдем необходимые звенья объяснения, ведь импульс может возникнуть в любом звене, а будущее принципиально неоднозначно. Мы никогда не сумеем предсказывать путь развития, но если нам будет сопутствовать удача в научном поиске, мы можем определить спектр возможных путей.

Вячеслав Шупер