К истокам средневековой культуры

Конец ХХ века сильно изменил понятие «культура». Пересмотрено представление о смысле самого этого слова. Большинство тех, кто сейчас называет себя специалистами в области культуры, считают, что культура это все, что создано не природой. Уже широко применяются понятия «политическая культура», «культура общения», «культура быта», «культура отношений» и т.д. Все это наконец-то стало очевидной и весьма заметной частью глобального понятия «культура», в котором искусство, литература, театр, философия по-прежнему чрезвычайно важны, но к ним смысл «культуры» не сводится.

В разговоре о культуре Средневековья очень важен этот широкий контекст и смысл. Культура это и то, как люди относились друг к другу, как и с чем имели дело в быту, и внутренний мир человека, чем жили, что волновало. В старых школьных учебниках Средневековье в Западной Европе начиналось с определенного момента. 476 год — это условная веха, момент крушения Западной Римской империи, когда произошел государственный переворот и военачальник-варвар Одоакр отправил на восток, в Константинополь знаки императорского достоинства, которые для него уже ничего не значили. Это событие, безусловно, знаковое и долгое время во всем мире считалось условной границей между античностью и Средневековьем. Как будто Одоакр вышел на трибуну и объявил: «Теперь начинаются Средние века!».

С этого дня- не раньше и не позже. Сейчас большинство историков на Западе и очень многие у нас, в России, начинают западно-европейское Средневековье с III века, со времени знаменитого кризиса, который охватил Римскую империю, тогда еще целостную, но по ходу кризиса разделившуюся. И уже без особенных оговорок говорят, что Средневековье фактически тогда и возникало. У нас традиционные наследники марксизма, конечно, прежде всего ищут экономические показатели и начинают говорить о положении производителей, что меньше, дескать, стало рабов, больше колонов, похожих на крепостных.

Мне же кажется, что контуры новой цивилизации, прораставшей в ткани умирающей античности, проступают наиболее очевидно и наиболее эмоционально именно в том, что мы называем культурой в широком смысле слова, включая и колонов с их социальным положением, бытом и отношениями с властью и между собой, и искусство, благодаря эмоциональности которого мы лучше видим и понимаем знаки нового.

Но что выделить среди знаков? По-моему, первым ведущим и главным является христианство. Многие историки понимают, что оно не просто так тут случилось, что это и есть важнейший признак того, что античный мир умер, хотя сам этого не осознал. Потому что христианство — это радикальная смена всех ценностей великолепной и блестящей античной цивилизации, ее смертный приговор. Потому что самый простейший, но и важнейший постулат, что все люди — люди от рождения, все они — божьи дети и не могут быть жестко разделены на людей и нелюдей, как их делили античный полис и политическая система античности, само осознание этого изменило людей. Это уже разные существа — люди античности и Средневековья.

Итак, христианство, главный элемент новой средневековой культуры, широко пришло в Рим во второй половине II века. Но еще два слова о наших старых стереотипах. В нашем сознании укоренилось представление, что христианство — это религия рабов и бедняков, потому что только их угнетенное положение привлекало к этому учению. Но почему же оно так распространилось? И почему многие богатые и благополучные люди в Риме неутомимо тянулись к христианскому учению? И очень пострадали за свою приверженность к этой еще не официальной религии, за измену римским богам. Что, их рабы заразили этим «заболеванием»? Это трудно объяснить.

Да, возможно, бедняков влекла и толкала безысходность, подогревала их чувства, в новой религии они находили прибежище. Но не только это.

У бедняков и у богачей, у отдельных личностей должно было быть и было такое важнейшее и мало определимое понятие, как совесть. Совесть — нравственная категория, которая помогает отличать плохое от хорошего.

Многие столетия римского рабства внутри страны и власти, насаждаемой насильственной железной рукой по всему миру, давно вызывали беспокойство у отдельных людей. Когда же меняется общая ситуация, контекст, это чувство начинает вырываться на волю. А вторая половина II века в Риме была чудовищна. В сущности, именно в это время заканчивается что-то хотя бы относительно нравственное. С 161 года по 180 на римском императорском престоле правил последний высокодостойный человек — философ, император Марк Аврелий. На нем, я бы сказала, заканчивается пребывание нормальных людей на престоле. А ведь все-таки верховный правитель как-то отражает эту страну, воплощает ее, на его лице что-то написано об этой стране, в его поведении как-то она себя показывает. И Марк Аврелий — последнее вполне человеческое лицо на римском троне. А затем в течение III века более пятидесяти императоров сменялись, убивая один другого. Вот хотя бы такая подробность. Ближайший преемник Марка Аврелия Коммод, его сын (180-192), убит в результате заговора. Отличался диким вызывающим поведением, оскорбительным для общества и был убит в казарме гладиаторов, поскольку на следующий день он хотел принять консульство (символическое деяние и очень дорогое римскому сердцу) в костюме гладиатора. Его преемник, знаменитый Септимий Север (146-211) отличался большей цивилизованностью, но и крайней жестокостью. За Севером сын его, Каракалла (211-217). Убил сначала своего брата Гету, соправителя, затем убит сам. Марк Аврелий Макрим убит в 218 году. Элагабал (218-222) был знаком разврата. Оргии, пишут все современники, сделались нормой его жизни. Его преемник, Александр Север (222-235) — убит. И так далее. Общество шокировано, потрясено. Зрелище вызывающего разврата и россиянам не так уж чуждо. Оно тревожит, волнует, общество ищет духовных утешений, отдушин, уходов от действительности. И вот — совесть, стыд. За утрату римских ценностей и римских богов, за деградацию и измельчание политических фигур, за настоящее одичание. Именно в это время так естественен приход христианства.

Сейчас я хотела бы сказать еще об одном знаке, под которым рождается Средневековье, — варваризация. Как правило, традиционно считается, что варваризация началась тогда, когда в Рим ворвались варвары. Допустим, Аларих и вестготы. В 410 году они захватили Рим и три дня беспощадно его грабили. И вот это — варваризация? Думаю, нет. Как разруха начинается в голове, по выражению Булгакова, так и варваризация начинается в душах. А потом приходят варвары, которые закрепляют этот процесс, фиксируют его окончательно.

Конечно, и до Алариха были завоевания, но Аларих потряс тем, что он захватил сердце империи, Рим, и беспощадно раздавил его. Теперь императоры, как правило, появлялись почти всегда из далекой провинции. Для римлян с их традициями, самомнением, с их аристократизмом, который был очень важен, включая внешность, поведение, манеры и речь, эти императоры из Илиррии, Далмации, Северной Африки, Сирии, Британии были грубой солдатней, которая и говорить-то не умела (не на классической латыни говорила) и внешне выглядела не так — у них была другая одежда, другие привычки, они были чужаки. Для римской культуры, для ее системы ценностей это было настоящее крушение мира.

Хотелось бы подчеркнуть и этот знак, под которым рождается культура Средневековья, — ощущение крушения мира. На самом деле, мир этот стал разрушаться значительно раньше, чем произошел переворот Одоакра, но они ощутили это только сейчас, когда внутри новой действительности начался процесс рождения будущей новой средневековой культуры. Которая не лучше и не хуже, не выше и не ниже прежней, она просто другая.

Перемены в духовных формах особенно очевидно стали проявляться во время кризиса. Постоянные войны на границах, общество военизируется, на смену сооружения храмов приходят военные сооружения, например, знаменитые крепостные стены Аврелиана в конце III века. Интересно, что строятся и другого рода здания, например, термы Каракаллы. Знаменитейшее грандиозное сооружение огромной высоты и площади, шикарное, пышное. Зачем? Почему? В такой трудной обстановке, когда кругом война, когда общество расколото, напряжено и встревожено.

Или — знаменитая Триумфальная арка Септимия Севера, сооруженная в честь его победы над Парфией, прямое подражание классическим римским временам, или Триумфальная арка Тита, лучшая, прекраснейшая, воздвигнутая во времена расцвета Рима. Думаю, это внешняя попытка сказать: «Мы верны римским ценностям. Раз мы ставим Триумфальные арки, значит все хорошо. Значит, мы еще живы! Значит, мы римляне!» Они как будто хотят сами себя уговорить, что несмотря на весь этот чудовищный ужас вокруг них, все — по-прежнему.

Ан нет, и арка другая, и победа другая. Да, удалось Септимию Северу отбросить Вологеза IV в результате невероятных усилий, но Парфия осталась сильна, могущественна и очень скоро вновь наступила на Рим. Что же изменилось? Удивительная вещь — изменились связи внутренних духовных процессов и их внешнее проявление. Не так проработаны детали, не в классической римской технике изображены многие фигуры. Классическая техника, когда с помощью буравчика тщательно отрабатывается каждый волосок, каждый завиток в прическе, в бороде. Сейчас — не то. Сглаживаются формы многих фигур, огрубляются, становятся более плоскими. Вот он — знак будущего Средневековья.

Безусловно, любой кризис, любая глубокая внутренняя трагедия в обществе обязательно меняют эстетические предпочтения. В обществе происходят существенные перемены — искусство это демонстрирует. В новой триумфальной арке исчезает та изысканность, которая была знаком античной культуры: спокойной, уверенной в себе и даже самоуверенной. Теперь в ней скорее коллективный образ, символ уже другого Рима.

Художественная жизнь, как и жизнь духовная, все больше идет по другой тропе, благо появляется очень важный фактор, воздействующий на нее: христиане и христианские общины становятся заказчиками произведений искусства, духовной культуры. Даже сидя еще в катакомбах, они заказывают мозаики, внутреннюю отделку своих подземных церквей и оказываются в состоянии платить художникам (к вопросу о том, что не все ранние христиане были рабы и нищие). И хотя христианство официально было признано Константином по Миланскому эдикту только в 313 году, уже в конце II века в катакомбных церквях христиан появляются первые художественные произведения, которые отражают христианские сюжеты, подчас с участием… античных героев. Может мелькнуть и Венера, и Зевс среди деяний святых. Миры и цивилизации сплетаются. Одна прорастает сквозь другую. И конечно, это происходило не только в искусстве. Менялась одежда, менялся ее стиль. Варвары волей-неволей воздействовали на римлян. Например, в скульптуре, да и в живописи отпал вкус к обнаженному телу. А ведь обнаженное тело — важнейший знак античной культуры, классика, эстетический идеал! Человеческое тело прекрасно, мы будем им любоваться. В античности и боги совершенно очеловечены: прекрасные богини — это прекрасные женщины.

И вдруг — все это уходит. Всех драпируют и одевают.

На заре римской истории изваяния тоже были одеты и складками задрапированы, но сквозь те складки отчетливо проступало тело, оно там ощущалось — и могучие мышцы воинов, и красивые формы женского тела. А тут все оделись по-другому, прикрылись тяжелым каменным панцирем, под которым ничего нет.

И причины ясны — трагизм ощущения жизни, ожидание конца света, влияние христианских идей (стали они для кого-то лично уже религией или только несущимся в воздухе сомнением в правоте прожитых многих сотен лет), все это давило на художника, останавливало его руку.

И еще один знак — мир аграризируется. Не будучи в состоянии по-прежнему увеличивать приток рабов, производить столько продукции, сколько раньше, Рим перестает быть центром мировой торговли и даже перестает торговать, как прежде. Виллы замыкаются и производят все лишь для себя. Но домашняя одежда, домашняя посуда, домашние предметы, сделанные собственными руками, приятны, как правило, только для своего же домашнего обихода. На путях мировой торговли Рим фактически исчезает, а значит, тонкие технологии, изящные инструменты, многие из которых, как правило, доставлялись с Востока, тоже исчезают из их жизни. Строятся новые декорации для новой будущей культуры.

Какое-то время живут параллельные миры, еще строятся античные здания. Например, в начале IV века — термы Диоклетиана, еще грандиознее, чем термы Каракаллы. Построен новый амфитеатр. На Аппиевой дороге выстроены стадион, даже ипподром на 18 тысяч человек — колоссальное сооружение. Но — это последние судороги. Рядом растут вышедшие из катакомб христианские церкви. Иногда из римских базилик, иногда совершенно на ровном месте. Собственно, это те же самые базилики, та же череда колонн. Но меняется одна подробность, такая важная для искусства и культуры — свет! Все римские храмы освещались сверху, так как не было крыши (это в измененном виде вернется с Возрождением, Микеланджело в XVI веке знаменитейшем соборе Святого Петра сделает световые окна), на время же Средневековья христианство сооружает крышу и делает окна в стенах.

В христианском храме поселяется полумрак, нет прямого непосредственного общения с небом и богами, которое было необходимо в античности. Христианский храм — это замкнутый мир, где ты общаешься с Богом очень интимно и с помощью церковнослужителей. Конечно, это уже не римский мир, это — картинка христианского космоса, который представлен в каждой церкви, в каждом храме.

И последняя, пожалуй, поразительная деталь. Знаменитые римские мозаики, которые всегда устилали полы на виллах и в термах, вдруг начинают «ползти» вверх — сначала на стены, а затем и на потолки. Ранние христианские храмы сплошь покрыты мозаикой на стенах и потолке. Что случилось? Чтобы не повторить облик языческого античного храма и не заставлять стены скульптурами, надо было сделать их иными. Тонкого искусства живописи было еще мало, и римская мозаика пришлась как нельзя кстати. Это не пейзажи, это не сцены из мифологии, это — христианский сюжет, выполненный в римской мозаической технике, но с новыми подробностями, идеями. Постепенно римская мозаика превратится в классическую христианскую.

Скульптура жива, правда, она становится более плоской, но главное — не это. В изображениях нет былого гордого и свободного человека, которого так ценил античный мир, ибо гражданин в Греции и Риме — это гордое существо. Человек в новых изображениях, даже в поздних римских, суров, подозрителен и придавлен. И это понятно. На него давит деспотизм поздней Римской империи, где все уже по существу рабы, давит и христианская идея, ибо человек должен быть смиренным. Вдруг совершенно уходит горделивая уверенная фигура свободного гражданина мира. К счастью, она вернется в европейскую культуру, но только в конце Средневековья.

Наталия Басовская