Добжанский в двух мирах
Плодородие почвы держится тонким поверхностным слоем, который накапливается веками.
Процветание нации, государства, культуры также зависит от тонкого слоя, создаваемого и поддерживаемого многими десятилетиями и столетиями. В России «генофонд культуры», созданный двумя веками, восемнадцатым и девятнадцатым, был разметен катастрофой 1917 года и серией селективных репрессий в последующие годы. Настало время собирать камни.
Само понятие «генофонд» известно ныне так же широко, как атом, молекула или информация. Возникнув в московской школе эволюционной генетики (С.С. Четвериков, А.С. Серебровский), оно вошло в обиход мировой культуры в основном благодаря научной и просветительской деятельности крупнейшего эволюциониста и генетика, гуманиста Феодосия Григорьевича Доб(р)жанского (1900 — 1975).
В конце июля 1997 года вышел необычный номер авторитетнейших «Докладов Американской академии наук» (PNAS). Он открывается материалами симпозиума, посвященного шестидесятилетию публикации книги Добжанского «Генетика и происхождение видов». Выход книги Добжанского дал мощный толчок синтетической теории эволюции, которая связала дарвиновскую концепцию естественного отбора и генетику, объединила подходы натуралистов и генетиков-экспериментаторов и определила на десятилетия пути изучения эволюционного процесса. Особенно это касается Америки. (В Европе сходную роль сыграли в это же время работы другого выходца из России — Н.В. Тимофеева-Ресовского, 1900 — 1980). Книга Добжанского вышла тремя изданиями: в 1941 и 1951 годах, и затем в 1970 он выпустил четвертый переработанный вариант под названием «Генетика эволюционного процесса».
Деятельность многих крупных современных ученых протекает не только в области «чистой» науки, но касается науки в целом как социального института, тех форм, которые она занимает в обществе, а также включает научно-просветительскую активность. Во всех этих трех направлениях велико было влияние Добжанского на американскую науку и интеллектуальную жизнь. Вот лишь названия некоторых просветительских книг Добжанского: «Эволюция, генетика и человек» (1950), «Биологические основы человеческой свободы» (1956), «Эволюционирующее человечество» (1962).
Известный американский микробиолог и генетик Бернард Дэвис в статье «Наука и политика: коллизии ума и сердца» вспоминает о жарких идейных спорах в Америке в шестидесятые — семидесятые годы на темы справедливости, расы, равенства и пишет, что «был потрясен книгой выдающегося гуманиста и биолога Ф. Добжанского». Потрясение Дэвиса вызвала одна из основных мыслей в книге Добжанского «Генетическое разнообразие и человеческая свобода», что социальное равенство скорее ослабляется, нежели усиливается, когда ко всем подходят с одинаковыми мерками и не учитывают биологического неравенства и генетических различий.
Добжанский был профессором Колумбийского, Рокфеллеровского и Калифорнийского университетов и президентом многих научных и научно-культурных организаций, а также членом многих академий мира, в числе которых Лондонское королевское общество.
Увы! Среди этих признаний и почестей не было ни одной из его родного отечества. Неоднократные попытки организовать приезд Добжанского в СССР были зарублены. Причина? Клеймо невозвращенца. Как историк науки приведу здесь sine ira et studio — без гнева и пристрастия — столь характерные для советского мышления строки: «Н.В. Тимофеев-Ресовский и Ф.Г. Добжанский покинули Россию в ее трудное время, в начале двадцатых годов… Будущее СССР, предвиденное В.И. Лениным, оправдало жертвы народа. В этих условиях оставление отчизны, воспитавшей их, было ужасным. Это было непоправимым шагом, который никогда не может быть забыт» (из книги воспоминаний академика-генетика Н.П. Дубинина «Вечное движение»).
Добжанский принадлежит двум культурам. Его становление как личности и биолога происходило в России, которую он покинул двадцати семи лет от роду в 1927 году, поехав на стажировку в известную лабораторию Томаса Моргана.
|
Состоявшийся большой талант или гений есть феномен биосоциальный. Его следует постигать одновременно в трех измерениях: (1) рождение и потенциальное предопределение таланта — аспект генетический, (2) развитие и становление — биосоциальные и (3) раскрытие и осуществление — социальные ипостаси таланта. В этом смысле удивителен феномен Добжанского. Он родился в городке Немирове под Киевом, в семье польского происхождения. Его дед по линии отца Карл Казимирович Добржанский (такова исходная фамилия) владел землями под Киевом, но был лишен своих владений за участие в польском антироссийском восстании 1863 года и сослан на двадцать лет в город Каргополь Олонецкой губернии. Жена деда происходила из графского рода Тышкевичей, однако брак был заключен без согласия ее отца, и семья «бесприданницы» жила относительно бедно. Григорий Карлович Добржанский, отец ученого, был пятым ребенком в семье. Исходно семья была католической, но перешла в православие, когда Григорий Карлович был ребенком. Он получил высшее, но не университетское образование и преподавал математику в первых классах гимназии в Немирове. Мать Добжанского, Софья Васильевна Войнарская (1864 — 1920), происходила из семьи священнослужителей и приходилась внучатой племянницей Ф.М. Достоевского.
Само появление на свет Добжанского и его довольно необычное имя окутано мифологическим флером сродни рождению библейского Исаака у Авраама и Сарры. По семейной легенде, имя Феодосий связано с тем, что родители Добжанского, будучи долгое время бесплодными, решили совершить паломничество в Чернигов, в монастырь Св. Феодосия. Страстные молитвы о даровании младенца помогли, и Софья Васильевна в возрасте тридцати шести лет произвела первенца, названного в честь святого Феодосия.
Выявление потенциального таланта обычно связано, согласно выводам генетика В.П. Эфроимсона, с «импрессингом», с ярким жизнеопределяющим воздействием в ранние периоды развития. Например, у Пушкина таким импрессингом был лицейский период и благословение Державина и Жуковского, у Достоевского — фантастический ночной поход вместе с Некрасовым на квартиру Белинского и горячее благословение критиком его писательского дара и первой повести «Бедные люди».
Какова была культурная среда, в которой происходило становление таланта Добжанского?
Университетским учителем Добжанского стал профессор зоологии Киевского университета С.Е. Кушакевич, который в лихолетье гражданской войны, когда Добжанский потерял родителей, стал, по существу, его приемным отцом. Кушакевич был весьма колоритной личностью. Он обучался у знаменитого зоолога Рихарда Гертвига в Мюнхене и входил в «мюнхенскую семью зоологов», подолгу работая там. Спустя многие годы известный биолог, эволюционист и генетик Р. Гольдшмит вспоминает о Кушакевиче как о «превосходном всесторонне образованном зоологе, который при своем огромном, почти двухметровом росте был изысканным и чувствительным человеком, глубоко интересующимся искусством, особенно античной классикой… Он был прекрасным попутчиком в путешествиях, всегда дружественный и приветливый».
Кушакевич знакомит восемнадцатилетнего Добжанского с рядом профессоров Петроградского университета, которые переехали в Киев с началом гражданской войны. Среди них самым выдающимся был Владимир Иванович Вернадский (1863 — 1945), и именно в его биогеохимическую лабораторию Кушакевич рекомендует студента Добжанского. В 1918 году на левом берегу Днепра под Киевом, в доме лесничего Кушакевич организует Днепровскую биологическую станцию. Когда в город вошла Красная армия, Кушакевич и Вернадский переселились на станцию, а Добжанский носил им продукты; Вернадский в это время был в расцвете своего таланта, создавал учение о биосфере. Несомненно, что беседы с Вернадским повлияли на широту и космичность эволюционных воззрений Добжанского и его последующий интерес к творчеству Тейяра де Шардена. А дружеские отношения с американской ветвью семьи Вернадского продолжались всю жизнь.
И опять удивительный параллелизм. Именно Вернадский оказал сильное влияние на другого выдающегося эволюциониста и генетика, Николая Владимировича Тимофеева-Ресовского. Их беседы и встречи происходили в Берлине. В дальнейшем Тимофеев-Ресовский назвал целое направление своих исследований «вернадскология».
Дом лесничего оказался судьбоносным и в другом отношении. Дочь лесничего Наталья Петровна Сиверцева стала женой Добжанского. Она была также биологом, ученицей известного зоолога-эволюциониста И.И. Шмальгаузена, переехавшего в Киев в 1921 году. Волею судеб в Киеве Добжанский оказывается в одной квартире с Г.А. Левитским, одним из основателей кариосистематики, или эволюционной цитогенетики, и будущим сподвижником Н.И. Вавилова.
В Москве в двадцатых годах Добжанский общается с основателями московской школы эволюционной генетики Н.К. Кольцовым и С.С. Четвериковым. В Петрограде — с такими крупными биологами, как П.П. Семенов-Тянь-Шанский, Л.С. Берг, Н.И. Вавилов.
Таким образом, развитие биологического таланта Добжанского проходило в удивительно «обогащенной» интеллектуальной среде в период расцвета биологической мысли в России. Об этом следует сказать подробнее. Две Нобелевские премии получили российские биологи в первое десятилетие ХХ века: И.П. Павлов в 1904 году и И.И. Мечников в 1908-м. Тогда как первая Нобелевская премия среди американских биологов была присуждена лишь в 1933 году генетику Томасу Моргану.
Дискуссии вокруг концепции Дарвина, глубокий интерес ко всем аспектам теории эволюции и страстные споры по этому поводу стали, пожалуй, национальной особенностью или национальным колоритом российской биологии. Вышедшая в 1922 году антидарвиновская книга Л.С. Берга «Номогенез, или эволюция на основе закономерностей» очаровывает Добжанского. И хотя он впоследствии не принял концепции номогенеза, тем не менее содействовал второму английскому выпуску «Номогенеза» и в 1969 году даже написал к нему предисловие. Там он выражает восхищение эрудицией и моральными качествами Л.С. Берга.
У Добжанского рано возникли свое видение эволюционного процесса и свой подход к анализу факторов эволюции. К 1927 году он был уже сложившимся эволюционистом-натуралистом. Познакомившись по обзорам Ю.А. Филипченко с хромосомной теорией наследственности Моргана, он решает специализироваться в области генетических основ изменчивости и видообразования. Он получает от С.С. Четверикова мутантные линии дрозофил, привезенные в Москву учеником Моргана Г. Меллером. И вот уже в 1924 году появляется его первая работа на дрозофиле о множественном (или плейотропном) действии гена, о косвенном влиянии мутации одного гена на многие признаки организма. Филипченко приглашает Добжанского на должность ассистента на свою первую в России кафедру генетики в Петроградском университете.
Добжанский приезжает в Петроград в январе 1924 года. Вскоре к нему присоединяется Наталья Петровна Сиверцева, которая стала его помощником. В брак они вступили 8 августа 1924 года и счастливо прожили вплоть до 22 февраля 1969 года.
В 1927 году судьба Добжанского резко меняется. Филипченко получает возможность послать своего аспиранта для стажировки в США, в лабораторию Моргана, в рамках Рокфеллеровской стипендии (этой стипендией в конце двадцатых и начале тридцатых годов воспользовались многие биологи России).
В лабораторию Томаса Моргана в Колумбийском университете (Нью-Йорк) Добжанский приезжает вместе с женой 27 декабря 1927 года. Здесь он попадает в иную среду. Такую же благожелательную, но совершенно иную по стилю. В лаборатории Моргана царил не натуралистический, а позитивистский, или вполне материалистический подход. Здесь ставились и коллективно решались конкретные экспериментальные задачи по выяснению структуры и механизмов функционирования хромосом и генов. На темы эволюции никто не хотел говорить, считая это метафизикой и пустой болтовней. Здесь царил дух, названный А.А. Любищевым мизологизм, или боязнь теоретико-философских размышлений. Факты и только факты и гипотезы, следуемые из фактов. А как происходит эволюция, как возникают новые виды, все это область метафизики, в нее не стоит вдаваться.
|
Таковы формальные вехи научной карьеры Добжанского в Америке. Р. Колер в книге, красиво названной «Мушиные лорды», подробно исследует принципы научной практики, взаимоотношения Моргана со своими учениками и учеников между собой, стиль и характер публикаций. Все это Колер относит к области «моральной экономии» науки.
Морган был благородным человеком по отношению к своим ученикам и соавторам. Так, он, не афишируя, тайно разделил полученную Нобелевскую премию на три части с учениками-соавторами хромосомной теории наследственности (семья рано умершего К. Бриджеса и А. Стертевант).
Морган сразу оценил талант Добжанского, не мешал ему в работе и сделал все, чтобы он остался в лаборатории. Именно энергичное вмешательство Моргана спасло Добжанского от, казалось, неразрешимой бюрократической западни, в которую он попал. Добжанский приехал в США, в лабораторию Моргана, имея на руках лишь «студенческую визу», не дающую права работать. Через два года, когда Добжанский принял решение остаться у Моргана, надо было менять иммиграционный статус. Морган решил направить Добжанского на три месяца в Канаду, к своему другу М. Лернеру, в Университет Британской Колумбии, чтобы уже оттуда приехать в США с новой иммиграционной визой. Что произошло дальше, красочно рассказывает ботаник-эволюционист Ледьярд Стеббинс в своих «Воспоминаниях соавтора и давнего друга». Добжанский обратился к консулу в Ванкувере и по неопытности сказал, что работал в лаборатории Моргана, имея на руках студенческую визу, запрещающую работать и получать жалованье. На это консул воскликнул: «Так в таком случае, поскольку вы нарушили наши законы, то вообще лишаетесь права на получение какой-либо визы на въезд в США» и поставил соответствующий штамп в паспорте. Добжанский пришел в отчаяние. Ведь он должен был спустя несколько дней покинуть территорию Канады, не имея разрешения на въезд в США.
Добжанский позвонил своим друзьям в США. Друзья приняли меры. Они связались с Робертом Милликеном. Выяснилось, что Милликен (президент Калифорнийского технологического университета) находится вместе с президентом США Гувером на яхте, совершающей круиз по реке Потомак. Морган настаивал, чтобы их соединили, и когда это наконец произошло, сказал, что «один из самых блестящих и многообещающих молодых ученых в моей группе находится в отчаянном положении в связи с решением Службы иммиграции. Я прошу вас сделать все возможное и помочь нам». Далее, согласно апокрифу, Милликен обратился лично к президенту США, который позвонил Государственному секретарю США, тот направил распоряжение главе Службы иммиграции США и далее пошло указание консулу в Ванкувере. Так Добжанский получил иммиграционную визу.
Добжанского интересовала прежде всего эволюция как процесс, и открыв вместе со Стертевантом полиморфизм по перестройкам хромосом, он увидел в этом возможность визуального слежения за изменением генофонда популяции и шагами видообразования. Основной пафос эволюционных построений Добжанского, исследовательская программа, пленившая его самого и заворожившая его учеников и последователей, была ясно и доступно обоснована им в знаменитой книге 1937 года.
Главное в синтетической теории эволюции состоит в положении, что эволюция — это прежде всего изменения генофонда популяций под действием естественного отбора и что механизмы, вызывающие внутри- и межвидовые различия, сходны или одни и те же. И тогда масштабное, развернутое в пространстве и времени исследование изменений генофонда популяций (микроэволюция) дает ключ к тайнам разнообразия живых организмов и происхождения видов (макроэволюция). Добжанский показал возможность изучать ход эволюции в действии и оценивать известные ранее факты с новых популяционно-генетических позиций.
Виды отличаются прежде всего наборами генов и их аллелей (вариантов). Самый существенный момент возникновения видов — возникновение препятствий к обмену генами, появление изолирующих механизмов. Анализ изолирующих механизмов (этот термин и концепция в целом принадлежат Добжанскому) важнее морфологии.
Историки науки продолжают анализировать, в чем секрет успеха книги Добжанского 1937 года, секрет необычно быстрого признания содержащихся в ней идей и исследовательской программы. Ведь в принципе подобная программа работ была высказана в известной статье С.С. Четверикова 1926 года и экспериментально начала разрабатываться его последователями, в том числе и выдающимся генетиком Н.В. Тимофеевым-Ресовским. Почти каждая группа фактов и методических подходов, послуживших обоснованием эволюционной концепции Добжанского, не были сами по себе оригинальными. В чем же тогда успех его книги и последующей серии работ? Вот мнение Ричарда Левонтина, одного из самых известных учеников Добжанского: «Добжанскому удалось создать интеллектуальное поле эволюционной генетики, его влияние было особенно огромным в антропологии, где благодаря силе его личности и силе убеждений факты, уже известные в литературе, но бывшие просто информацией, приобрели в головах людей ранг знания».
Действительно, Добжанский вслед за последователями Четверикова С.М. Гершензоном, Г.Д. Ромашовым, Н.В. Тимофеевым-Ресовским и Н.П. Дубининым показал, что особи из природных популяций несут множество мутаций в скрытом гетерозиготном состоянии, причем многие из этих мутаций либо понижают жизнеспособность, либо летальны в гомозиготе.
Но Добжанский пошел далее. Он показал, что особи, свободные от вредных мутаций, вовсе не являются самыми адаптивными, или же они адаптивны лишь в узком диапазоне условий среды.
Так возникла известная балансовая концепция генотипа. В ее рамках нет места раз и навсегда заданной норме. Применительно к человеку хорошо известным примером является повсеместная гетерозиготность по летальному гену серповидноклеточности эритроцитов в малярийных районах. Гетерозиготные носители смертельной рецессивной мутации устойчивы к малярии, и летальный ген поддерживается в популяции, несмотря на регулярную гибель гомозиготных по данному гену индивидов. Так вид жертвует частью особей, чтобы сохранить целое.
Страстность в науке, согласно автору концепции «личностного знания» М. Полани, это не просто побочный психологический эффект. Она имеет самостоятельный интеллектуальный характер и неразрывно связана с самой сутью познания, позволяя делать интуитивный выбор фактов из их хаоса.
Добжанскому удалось передать другим страстное убеждение в необходимости всесторонних комплексных исследований эволюционного процесса. Стал афоризмом тезис Добжанского «ничто в биологии не имеет смысла, кроме как в свете эволюции». Конечно, этот тезис можно понимать и оценивать по-разному. Недавно мне встретилось такое видоизменение этого афоризма со стороны цитологов и эмбриологов: «Ничто в эволюции не имеет смысла, кроме как в свете клеточной биологии». И можно задаться, к примеру, вопросом: разве законы Менделя не имеют смысла сами по себе, а лишь только в аспекте эволюции? Мне представляется, и то, и другое.
Изучение наследия Добжанского продолжается. Подготавливается к изданию переписка Добжанского с его учителем Ю.А. Филипченко и с другими биологами и генетиками России, где оставались его младшие коллеги и друзья и куда он порывался поехать, но так и не смог преодолеть «железный занавес». Судьба биологии в советской России оставалась близка Добжанскому. Он принял самое активное участие в критике Лысенко, а также в осмыслении случившегося в СССР погрома генетики. Поскольку западным ученым трудно было поверить в то, что громкие положения новой «мичуринской генетики» построены, по существу, на песке, Добжанский в 1946 году взял на себя труд перевести на английский книгу Лысенко «Наследственность и ее изменчивость». Затем он публикует спокойную критическую статью о «лысенковской генетике». В то время в СССР уже никакая критика Лысенко не могла появиться. А за перевод на русский язык и распространение этой антилысенковской статьи Добжанского известный генетик В.П. Эфроимсон был изгнан из Харьковского университета. В газете «Правда» от 2 сентября 1947 года появляется статья со словами, что Добжанский «подвизается теперь в США на поприще клеветы против советских биологов и «задает тон» в этой антисоветской кампании».
После погрома генетики в СССР, в августе 1948 года тон статей Добжанского становится резче, что видно уже из их названий: «Подавление науки» (1949), «Смерть науки в России» (1950). Он делает вывод, что причины господства Лысенко лежат вне биологии или сельского хозяйства и прямо не связаны с марксизмом (можно быть марксистом и настоящим генетиком), а коренятся в тотальном контроле науки со стороны власти. Добжанский с энтузиазмом воспринял признаки возрождения генетики в СССР и в одной из статей опубликовал рецензию сразу на шесть книг по генетике, вышедших в России в шестидесятые годы. В своих работах Добжанский широко цитировал статьи на русском языке и регулярно следил за публикациями на эволюционные темы в России. Приведу личный пример. В 1966 году в журнале «Генетика» вышла моя статья по сопоставлению генофонда летальных мутаций в удаленных природных популяциях дрозофил. Вдруг совершенно неожиданно пришло письмо от Добжанского с одобрением работы, добрыми напутствиями и дискуссионными замечаниями. Возникла переписка, и вслед за тем Добжанский прислал мне оттиски своих работ и свою новую книгу «Генетика эволюционного процесса».
Ушедшая из жизни несколько лет назад Софья Добжанская, дочь ученого, так закончила свои воспоминания: «Его наука составляла всю его жизнь… Единственной страной, в которой мой отец всегда чувствовал себя гражданином, была страна, которая не знает границ, это страна науки».
