Методические материалы, статьи

Грозит ли россии «национальное самоуничтожение»?

Подобно Германии, Россия пережила в ХХ веке две цивилизационные катастрофы. Первая из них, в начале века, та, о которой и пойдет речь, была особенно опустошительной, можно сказать, уничтожающей. Интересно, что Владимир Соловьев предсказал ее еще в 1884-м, то есть за 33 года до того, как она совершилась, и назвал ее «национальным самоуничтожением». Во многих отношениях именно это с Россией и случилось*. Храмина ее государственности, простоявшая четыре с половиной столетия, внезапно обрушилась, в огне гражданской войны сгорела (или оказалась рассеянной по миру) культурная элита страны, от традиционной России, какой знал ее мир, остались одни обломки. Она и в самом деле была убита**. Но не разобравшись в том, почему и как произошла эта катастрофа мы вряд ли способны будем предотвратить подобное в будущем.

Хотя бы начать с того, каким образом еще за поколение до катастрофы ее предсказал В.Соловьев. Западных историков это совершенно не волнует. Например, в двухтомнике Ричарда Пайпса «Русская революция» Соловьев вообще не упомянут, а в почти тысяче страничном опусе британского историка Орландо Фигеса «Народная трагедия», самом знаменитом труде конкурирующей «социальной школы», он упомянут лишь вскользь, да и то как религиозный философ.

Я же считаю, что предложенная им формула, которую называю «лестницей Соловьева», — открытие не менее замечательное, нежели периодическая таблица Менделеева. А если учесть, что речь в ней идет не о химии и вообще не о точных науках, то по силе предвидения даже более поразительное. Вот как выглядит эта формула: «Национальное самосознание — национальное самодовольство — национальное самообожание — национальное самоуничтожение».

Вдумайтесь в то, что оставил нам Владимир Соловьев. Ведь и впрямь нечто неслыханное содержится в его формуле. А именно, что национальное самосознание, то есть естественный, как дыхание, патриотизм, в России может оказаться смертельно опасным. Неосмотрительное обращение с ним неизбежно развязывает, утверждал Соловьев, цепную реакцию, при которой культурная элита страны и сама не замечает происходящих с нею и губительных для страны метаморфоз. К слову, «лестница Соловьева», как выяснилось впоследствии, имеет отношение не к одной России. И другие запоздалые имперские державы, та же Германия, например, или Япония, пережили точно такое же страшное скольжение к пропасти. И по той же причине. И закончилось оно для них точно так же, как и для России, — цивилизационной катастрофой. Иначе говоря, открытие Соловьева имеет на самом деле значение универсальное, всемирное. Во всяком случае в применении к имперским державам.

Думаю, понятно, что Соловьев ничуть не сомневался в жизненной важности патриотизма, столь же нормального и необходимого для народа, как для человека любовь к детям или к родителям. Опасность, по его мнению, была в том, что в России граница между патриотизмом и второй ступенью — «национальным самодовольством» (или, говоря современным языком, умеренным национализмом) не очевидна, аморфна, размыта. И соскользнуть на нее легче легкого. Но стоит культурной элите страны на ней оказаться, как дальнейшее ее скольжение к национальному жесткому (или, по аналогии с крайними радикалами времен Французской революции, «бешеному») становится необратимым. И тогда «национальное самоуничтожение», гибель цивилизации — оказывается неминуемой.

Короче, Соловьев связывал цивилизационную катастрофу не с «культурной отсталостью народа», как делает «социальная школа» в западной историографии, и тем более не с присутствием в России маргинальных экстремистских групп, «бесов», говоря словами Достоевского, как делает Пайпс, но с движением идей, в частности, националистических идей, в культурной элите страны. «Бесы», как думал Соловьев, могут придти только на готовое. То есть лишь в случае, если культурная элита России, оказавшись в плену «национального самообожания», расчистит им дорогу. Вот такое пророчество.

В западной историографии за десятилетия холодной войны сложились две непримиримо конкурирующие между собой школы, чтоб не сказать церкви. Одна, возглавляемая Пайпсом, полагает, что к цивилизационной катастрофе Россию привели как раз «бесы», то есть левая радикальная интеллигенция, в конечном счете осуществившая свой подлый замысел посредством «большевистского заговора». Именно поэтому в его двухтомнике центральное место занимают, по словам автора, «не идеи и не безликие массы, но личности и группы, чьи решения повлияли на судьбу миллионов».

Всего через несколько лет, однако, «социальная школа», которая презирает свою соперницу как вымирающее племя трубадуров холодной войны, ответила на демарш Пайпса сокрушительным ударом. В «Народной трагедии» центральное место заняли как раз те самые «безликие» массы, небрежно отброшенные «заговорщиками» на периферию истории. «Революционная трагедия», говорит Фигес, коренилась в культурной отсталости народа, а не в каких-то злых и «чуждых» ему большевиках.

Но все это шумное препирательство по своему очень занимательное, не имеет ни малейшего отношения к цивилизационной катастрофе, постигшей Россию в 1910-е годы. Неужели именно тогда русский народ оказался более «отсталым», чем, скажем, в 1820-е или в начале 1860-х, или в конце 1870-х, когда в стране тоже складывалось то, что принято называть революционной ситуацией? Почему же, спрашивается, ни одна из них не привела даже к сколько-нибудь серьезному потрясению режима, не говоря уже о его крушении, цивилизационной катастрофе? Достаточно ведь просто поставить этот вопрос — и не останется сомнений, что в концептуальном плане гигантский опус Фигеса стоит на глиняных ногах.

Как, впрочем, и «заговорщическая» теория Пайпса. Ведь совершенно непонятно, почему «бесы» — большевики оказались героями российской трагедии, если на самом пороге мировой войны, сокрушившей империю, они ее даже не предвидели. И вообще были тогда не менее безнадежными маргиналами, нежели сегодня, скажем, национал-большевики Лимонова и Дугина. И не приди им на помощь война, так и остались бы наши «бесы» навсегда на задворках истории — без малейшей надежды просто выйти на политическую поверхность. Какой уж там разговор о власти в великой стране!

Спору нет, тогдашние «бесы» со своей пламенной мечтой о превращении империалистической войны в гражданскую всегда были точно так же готовы начать свое черное дело, как и сегодняшние. Не зря же у Дугина война с языка не сходит. Но ведь сначала нужно было, чтобы кто-то втянул страну в абсолютно ей ненужную и самоубийственную войну. А также, чтоб кто-то не дал ей возможности выйти из этой войны до полного истощения сил, до рокового предела. Были ли на это способны большевики, имея в виду, что их влияние на политический процесс равнялось нулю? Думаю, достаточно поставить вопрос, чтобы ответ на него стал очевидным.

На самом деле, роль «бесов» в российской трагедии не отличалась по сути от роли, допустим, ножа в человекоубийстве. Кто, однако, объявит нож, каким бы острым он ни был, ведущим актером трагедии? Большевики могли лишь так же бессильно мечтать о войне, как сегодня мечтает о ней Дугин. Ленин с характерной для него неспособностью предвидеть события даже на год вперед — лучший свидетель. Еще в 1913-м он писал Горькому: «Война Австрии с Россией была бы очень полезной для революции штукой, но мало вероятия, чтоб Франц Иозеф и Николаша доставили нам это удовольствие».

Вот тут мы мало того, что разжалуем большевиков из генералиссимусов российской трагедии в рядовые, еще и перенесем центр тяжести ее исследования из сферы закулисных «бесовских» интриг и из сферы социально-экономической в сферу идей. В ту самую, которая, по выражению Генриха Гейне, единственно и способна «разрушить цивилизацию». В ту самую, на которую как на причину будущей цивилизационной катастрофы и указал Владимир Соловьев.

Более того, если Ленин не предвидел ее даже за год, Соловьев предсказал ее еще в 1880-х. И не просто предсказал. Уже тогда он не сомневался, что именно она и может стать фатальной для России. Вот его слова: «Нам уже даны были два тяжелых урока, два строгих предупреждения — в Севастополе, во-первых, а затем, при еще более знаменательных обстоятельствах, в Берлине. Не следует ждать третьего предупреждения, которое может оказаться последним».

Что же? Как повела себя культурная элита страны, когда и впрямь пробил час в июле 1914-го? Сопротивлялась ли она вступлению России в эту войну? Полагаю, всем известно, как обстояло все на самом деле. Сверху донизу — от министра иностранных дел до либерального философа Бердяева, от председателя Государственной думы до поэта Гумилева, от высокопоставленного аппаратчика Григория Трубецкого до теоретика символизма Вячеслава Иванова, от Ивана Ильина до Василия Розанова, от веховцев до Плеханова — культурная элита страны единодушно и страстно столкнула Россию в военную бойню.

Вспомним, Соловьев предсказывал не уничтожение России, но ее САМОуничтожение. И вправду можно сказать, что русская культурная элита в июле 1914-го не просто допустила, коллективное самоубийство, но и способствовала ему. Почему она это сделала?

Ответ можно было бы получить у уцелевших представителей российской культурной элиты, нашедших приют в Европе и в Америке, но никогда даже самим себе они в собственной вине не признаются. Винят они в трагедии страны все, что угодно, — от культурной отсталости народа до «большевистского заговора». Некоторые из них, как Михаил Карпович в Гарварде или Георгий Вернадский в Йеле, по сути, и создали те историографические школы, о которых уже шла речь, воспитали первое поколение западных историков.

А источниками им служили мемуары того же Сергея Сазонова, министра иностранных дел России в 1914-м, и председателя Государственной думы Михаила Родзянко, и Петра Струве, и Павла Милюкова, и Александра Керенского, то есть тех, кто в роковой для России час как раз принимал фатальное для нее решение.

Но чем объяснить это самоубийственное поведение российской элиты перед лицом грозившей катастрофы?

Тут без экскурса в историю (хотя бы и очень короткого) националистической идеи в России не обойтись. Вот как представлял себе роль России в мире Достоевский: «Если великий народ не верует, что в нем одном истина (именно в нем и именно исключительно), если не верует, что он один способен и призван всех воскресить и спасти своею истиной, то он тотчас же перестает быть великим народом и тотчас же обращается в этнографический материал… Истинный великий народ никогда не может примириться со второстепенною ролью и даже с первостепенною, а непременно и исключительно с первою. Кто теряет эту веру, тот уже не народ. Но истина одна, а стало быть, только единый из народов может иметь Бога истинного… Единый народ-богоносец — русский народ».

Это монолог Шатова из «Бесов». Но мало ли что может писатель вложить в уста литературному персонажу! — скажете вы. Однако в «Дневнике писателя» Достоевский возвращается к этой идее, формулируя ее — теперь уже от своего имени — точно в тех же словах и защищая ее истинность. Не ярчайший ли это пример «национального самообожания», описанный Соловьевым как предпоследняя, третья ступень вырождения патриотизма? Что должно было происходить в голове у человека, во всех остальных отношениях замечательно тонкого и глубокого, чтоб он мог искренне в такое поверить? И не заметить даже, что проповедь его — вернейший путь к войне, к конфронтации с миром и, стало быть, говоря словами Соловьева, к национальному самоуничтожению?

Николай Бердяев не такой яркий писатель, как Достоевский. Но разве в преддверии войны не был и он убежден, что «бьет час, когда славянская раса во главе с Россией призывает к определяющей роли в жизни человечества»? Разве не вспоминал впоследствии: «Я горячо стоял за войну до победного конца и никакие жертвы не пугали меня… Я думал, что мир приближается путем страшных жертв к решению всемирно-исторической проблемы Востока и Запада и что России выпадет в этом решении центральная роль»?

И у Сазонова и Родзянко, пусть с примесью геополитики, мы найдем все те же отзвуки славянофильской мечты. Что же, значит только эта идея и жила на российской почве? Вовсе нет. В 1820-е у декабристов ничего подобного мы не найдем. А они были средоточием всего мыслящего, европейского и блестящего, что тогда в России было. Ни идеи о «едином народе-богоносце», ни призыва «не примиряться с первостепенною ролью в человечестве, а непременно и исключительно с первою», ни расистского мессианства, ни притязаний на центральную роль России в решении исторической проблемы Востока и Запада, вообще ни малейшей претензии на исключительность, на уникальность — ничего из этого вороха фатальных для страны идей у декабристов не было. Но как сошло с политической сцены это славное поколение, начиная с 1830-х, неожиданно врываются мессианские идеи, претендуя на первые роли. И с тех пор только их мы и слышим от славянофильствующих философов, историков и писателей вплоть до самого 1917-го.

Ни у кого, я думаю, язык не повернется обвинить декабристов в недостатке патриотизма. Цвет русской нации пошел на смерть и в каторжные норы, чтоб Россия стала свободной. Но заключался их патриотизм в жестокой национальной самокритике, а отнюдь не в националистической риторике о мессианском величии. Профессиональными «патриотами» декабристы не были, просто любили свою страну. Они продемонстрировали нам, что значит национальное самосознание. И чем отличается оно от «национального самообожания» славянофилов. И опять-таки никто не сказал об этом лучше Соловьева: «Внутреннее противоречие между требованиями истинного патриотизма, желающего, чтоб Россия была как можно лучше, и фальшивые притязания национализма, утверждающего, что она и так лучше всех, — это противоречие погубило славянофильство». И добавлю — Россию.

Конечно, процесс вытеснения декабристской политической традиции и замены ее славянофильской в сознании российской культурной элиты был медленным и сложным. Основоположники славянофильства в 1830-е еще полны либерального пыла национальной самокритики. Они еще ополчаются на крепостничество и деспотизм, воюют с произволом и цензурой. Но проповедь свободы, смешанная с фанатическим преклонением перед «народом богоносцем» и тем более со страстной апологией самодержавия и превосходства славянской расы, обещала странные, парадоксальные результаты.

Уже «молодые реформаторы» 1850-х, соединившие либеральное западничество с неколебимой славянофильской лояльностью к самодержавию, это продемонстрировали. Еще более продвинулись народники 1870-х, смешавшие декабристскую ненависть к самодержавию со славянофильской любовью к архаической сельской общине, в которой, они полагали, и воплощались уникальность и мессианская роль России. Как жаловался Плеханову Энгельс: «Положительно стало невозможно разговаривать с нынешним поколением русских. Все они верят в коммунистическую миссию России, якобы отличающую ее от варварских (infidel) наций».

Короче — процесс внедрения славянофильской традиции в сознание всех слоев культурной элиты, включая умеренную и даже радикальную оппозицию режиму, продолжался целое столетие. Не будь это слово неотторжимо привязано к экономике, я назвал бы его «национализацией» российской интеллигенции, то есть тем самым вырождением патриотизма, которого так страшился Соловьев. Первым шагом в эту сторону был внезапный идейный вакуум, образовавшийся в результате интеллектуальной катастрофы, постигшей Россию с разгромом декабризма. Это было время, когда, как вспоминал Герцен, не только «говорить было страшно», но и «сказать было нечего». Этот-то вакуум и заполнило славянофильство своим «национальным самодовольством», которое, в полном согласии с формулой Соловьева, не могло не деградировать в «национальное самообожание». А последним шагом было, конечно, гигантское националистическое наваждение между 1908 и 1914 годами, окончательно превратившее российскую культурную элиту в то, что я называю славянофильствующей интеллигенцией. Именно эта трагическая победа славянофильства над декабризмом, когда, по выражению знаменитого в те годы московского философа Владимира Эрна, само «время славянофильствовало», и сделала, думаю, национальное самоуничтожение России неизбежным. К тому времени славянофильствующая интеллигенция просто разучилась мыслить в терминах, отличных от тех, что слышали мы от Достоевского и Бердяева.

Но почему эта старая история кажется мне как никогда актуальной сегодня? Почему вызывает такую тревогу прозрение Соловьева столетие спустя после его смерти?

Ну судите сами. Впервые после четырех столетий блуждания по военно-имперской пустыне (блуждания, связанного, между прочим, с крепостничеством, с террором и цензурой, с чертой оседлости и цивилизационными катастрофами) Россия, наконец, стряхнула с себя бремя империи, стала федерацией. Но стали ли героями сегодняшней культурной элиты те, кто первыми предложили федерацию как непременное условие российской свободы еще семь поколений назад. Я говорю о декабристах. Они не просто ее предложили, они вышли за это на площадь. Но вспоминает ли кто-то их, есть ли книги, им посвященные, или театральные спектакли, или памятники?

А вот книг о тех, кто не мыслил себе Россию без империи, предостаточно. Можно даже сказать, что проповедники славянофильской Русской идеи сейчас — крик моды. Пишут о них и старые философы и молодые историки, и бывшие либералы и бывшие диссиденты. И получается — на Русскую идею с ее убийственным «национальным самообожанием» спрос есть, а на декабризм с его ясным и рациональным мышлением — нету. Между тем, победи он в 1825-м, и самой цивилизационной катастрофы, о которой мы сейчас говорим, не случилось бы.

Я не говорю уже о сегодняшних профессиональных «патриотах», известно, что они проповедуют. Но отличаются ли они от «профпатриотов» времен Соловьева? Тем нужны были Сербия, Константинополь и Галиция, а этим — все та же Сербия, Севастополь и Казахстан.

Еще важнее, что совершенно естественно на таком фоне звучат славянофильские пророчества Александра Панарина, заведующего кафедрой политологии МГУ, человека великолепно образованного. Говорит он, по сути, то же, что Достоевский, хотя и не так ярко: «Любая партия в России рано или поздно обнаруживает — для того чтобы сохранить власть, ей необходима государственная и даже мессианская идея с провозглашением мирового величия и призвания России». Так, мол, устроена русская политическая культура, такова ее традиция, и мы — ее пленники. Русская интеллигенция как будто забыла, что есть у России и другая традиция — декабристская, где и в помине нет мечты о «мировом величии» или о «мессианской идее». Забыла, что эта традиция уходит корнями в самое начало государственного существования России, в ее досамодержавное, докрепостническое и доимперское столетие.

А вся эта имперская помпа с «мировым величием» начинается в России лишь с Ивана Грозного. И была она тогда совершенно новым и, как мне кажется, чуждым элементом в русской политической культуре. Она прижилась, это правда. Но реформаторы, Вассиан Патрикеев, например, в XV веке, Андрей Курбский в XVI, Михаил Салтыков в XVII, Дмитрий Голицын в XVIII, легитимной ее никогда не признавали. А декабристское поколение вообще отвергло ее с порога. Так почему, спрашивается, должны руководители постимперской России обязательно оказаться наследниками традиции Грозного царя, а не доимперской традиции Ивана III или антиимперской традиции декабристов?

Выходит, в великом споре между славянофильством и декабризмом опять одолевает славянофильство? Опять, как в канун губительной войны, «время славянофильствует»? Вот почему актуальна сегодня старая формула Соловьева. Ибо если снова удастся «национальному самообожанию» завоевать культурную элиту России, страна будет снова отдана «бесам». На этот раз, быть может, навсегда.

Четырежды на протяжении последних двух столетий история представляла России возможность «присоединиться к человечеству», говоря словами Чаадаева. В первый раз в 1725 году, когда декабристы попытались сделать это силой, во второй между 1855-м и 1763-м, в эпоху Великой реформы, когда ничто как будто не мешало сделать это мирно, по-доброму, в третий между 1965-м и 1914-м, когда Витте и Столыпин положили начало новой Великой реформе, и в четвертый, наконец, в 1991-м. Три шанса из четырех были безнадежно загублены. Пятого может и не быть.

В момент, когда Россия снова накренилась над пропастью, пробил, я думаю, час для российской интеллигенции посмотреть на судьбы страны и мира глазами великих предшественников, мыслителей масштаба Владимира Соловьева.

Именно этого масштаба, этой потрясающей исторической ретроспективы прошлых эпохальных поражений и недостает нам сейчас. Без нее и спорим мы не о том, и воюем не за то. Вот эту ретроспективу я сегодня и предлагаю.

*Краткое изложение этой статьи А.Янова было напечатано в июне в # 23 газеты «Московские новости». Учитывая злободневность и важность темы, мы печатаем полный текст статьи.

**Книга, которую только что закончил А.Л.Янов и идеи которой он излагает, называется «Как убивали Россию?»

Александр Янов



См. также:
Веб-дизайн: обучение и тематические интернет-ресурсы
ПРОЕКТ
осуществляется
при поддержке

Окружной ресурсный центр информационных технологий (ОРЦИТ) СЗОУО г. Москвы Академия повышения квалификации и профессиональной переподготовки работников образования (АПКиППРО) АСКОН - разработчик САПР КОМПАС-3D. Группа компаний. Коломенский государственный педагогический институт (КГПИ) Информационные технологии в образовании. Международная конференция-выставка Издательский дом "СОЛОН-Пресс" Отраслевой фонд алгоритмов и программ ФГНУ "Государственный координационный центр информационных технологий" Еженедельник Издательского дома "1 сентября"  "Информатика" Московский  институт открытого образования (МИОО) Московский городской педагогический университет (МГПУ)
ГЛАВНАЯ
Участие вовсех направлениях олимпиады бесплатное

Номинант Примии Рунета 2007

Всероссийский Интернет-педсовет - 2005