Славянская Троя

Когда-то мне довелось услышать доклад англичанина из Кембриджа, который рассказывал, как они на основании документов XI века смогли составить полную топографию Кембриджа того времени. И стало ясно, кто где жил и кто чьим соседом был. И все на основании тех книг, которые дошли до нынешнего времени. Но там — каменные дома, там — каменные хранилища в отличие от наших. Тогда я искренне позавидовал этому англичанину. Но тогда же стало возникать понимание, что в конечном счете открытия берестяных грамот должны привести и нас к тем же результатам. И наверное, если нам удастся собрать большое количество документов, мы тоже сможем составить довольно полное представление об адресных книгах каждого столетия новгородской истории и узнаем, кто кому был соседом в XII веке, в XIII, XIV. Действительно, на добытых в Новгороде материалах мы многому научились и многое узнали. В частности, Неревский раскоп дал нам возможность прекрасно разобраться в соседских отношениях этого города конца XIV-XV веков. И вот Троицкий раскоп.

Троицкий раскоп расположен близ новгородского кремля, в южной части одного из древнейших районов Новгорода. В средневековье место это называлось Людиным концом. Археологические исследования здесь начались в 1973 году и ведутся до сих пор. Поочередно вскрывая участки, мы из года в год расширяем раскопанную территорию. За 26 лет работ она достигла 6300 квадратных метров и позволила полностью или частично изучить историю шестнадцати древних городских усадеб на протяжении длительного времени — от X до XV столетия.

В ходе раскопок было выяснено, что по крайней мере часть этих усадеб принадлежала до начала XIII века могущественной боярской семье Мирошки Нездинича и его детей, против которых в 1207 году восстали новгородцы. Они изгнали Мирошкиничей из Новгорода и отдали их усадьбы в собственность городских властей. Одна из усадеб этой семьи в конце XII века принадлежала священнику и художнику Олисею-Гречину¹, авторитет которого был так велик, что он мог претендовать на пост главы новгородской церкви — архиепископа.

Важнейшей особенностью усадеб Троицкого раскопа оказалось обилие в них берестяных грамот древнейшего периода — XI, XII и первой трети XIII столетия. Почему это столь важно? Да потому, что от указанного времени до наших дней дошло лишь три (!) листка рукописей, содержание которых касается гражданской истории! Всего три. А на Троицком раскопе из 346 найденных к сегодняшнему дню берестяных грамот около 280 относятся к древнейшему периоду (всего в Новгороде на разных раскопах найдено свыше 400 берестяных документов XI — первой трети XIII столетия). Вот такой замечательный раскоп, и значение его в истории этого времени, конечно, колоссально.

Полевой сезон 1998 года в Новгороде оказался одним из самых удачных. Работы велись на двух участках. На Троицком XI раскопе (его площадь не превышала 320 квадратных метров, работы возглавлял Петр Гайдуков) исследовались древнейшие слои XI и Х веков, и главной задачей было установить точное время первоначального заселения. Сразу скажу, что задача была решена неожиданно. В самом нижнем слое культурных напластований был обнаружен небольшой монетный клад, спрятанный в земле кем-то из первопоселенцев, всего тринадцать арабских дирхемов, чеканенных при первых эмирах Саманидской династии в Шаше (Ташкенте), но он обладал необычайной хронологической чистотой: самая ранняя его монета чеканена в 907 году, а самые поздние — около 930 года. Зарыт же он был в тридцатых годах Х века.

На громадном Троицком XII раскопе, площадь которого превышает 1000 квадратных метров (руководитель Александр Сорокин), работы велись в диапазоне тридцатых — семидесятых годов XII века. Это чрезвычайно важный период в истории новгородской государственности — может быть, важнейший. В 1136 году произошло знаменитое антикняжеское восстание новгородцев, окончательно утвердившее боярский вечевой строй. В результате новгородский князь перестал быть монархом, он превратился пусть в достаточно важного, но все же чиновника боярского республиканского государства. Сфера его деятельности была ограничена участием в «сместном» (совместном) суде князя и посадника, где князь хотя и был главной фигурой, но все же не имел права «кончать суд без посадника», то есть без санкции выборного главы новгородского боярства. Первые десятилетия после восстания 1136 года стали периодом укрепления боярских завоеваний. Поэтому вдвойне интересным представлялся нам полевой сезон прошлого года, когда в начале июня экспедиция возобновила работы на Троицком XII раскопе.

Объектом исследования здесь была усадьба «Е», к которой мы подбирались давно. Небольшой участок в восточной части этой усадьбы был вскрыт еще в 1979 и 1981 годах, еще один в западной — в 1985 году. Основная же ее часть долгое время оставалась для нас недоступной — над ней находился ветхий двухэтажный дом, снесенный, наконец, три года тому назад. Впрочем, до раскопок этой основной части мы предполагали, что раскопанные в прежние годы участки принадлежали разным усадьбам — так заметно они отстояли один от другого. Но оказалось, что это была одна усадьба «Е», и была она поистине громадной, примерно в 1400 квадратных метров, тогда как соседние с ней владения раза в три меньше.

Кому же она принадлежала в середине XII века? Следует заметить, что основной источник наших знаний о новгородском прошлом это летопись, но самый ранний список относится к концу XIII века, и знает она имена только самых выдающихся исторических деятелей. В поисках конкретных владельцев и жителей помощь мы можем ожидать только от берестяных грамот. И помощь эта чаще всего приходит. В берестяных грамотах Троицкого раскопа второй и третьей четвертей XII века зафиксировано уже почти двести имен разных лиц, живших в пределах его усадеб или тесно связанных с ними. А выяснить, кто именно жил на конкретной усадьбе, можно тогда, когда на ней бывает найдено несколько адресованных одному и тому же человеку или семье берестяных писем.

Еще летом 1997 года на усадьбе «Е» был найден обрывок берестяной грамоты (#793), в котором в контексте чисто хозяйственного распоряжения упоминался «Илька Полюжь староста», то есть староста (управляющий вотчиной) некоего Полюда. Последнее имя весьма примечательно: оно упомянуто в новгородской летописи под 1197 годом в следующем рассказе: «В то же лето поставила монастырь святой Евфимии в Плотниках Полюжая Городишиница Жирошкина дочь». Монастырь святой Евфимии был расположен на другом берегу Волхова, и, казалось бы, вдова Полюда Городшинича никакого отношения к Полюду грамоты #793 иметь не могла.

Однако в нашем случае достоверность идентификации подтверждается другими находками. Еще в 1985 году на соседней усадьбе «Ж» в напластованиях первой половины XII века был обнаружен фрагмент грамоты #633, где речь шла о сборах к военному походу, который ведет Иван. В ней предписывалось дать боевой топор Городку. Тогда же было высказано весьма убедительное предположение, что в грамоте имеется в виду поход под Жданову Гору 1135 года, возглавленный посадником Иванкой Павловичем. По расчету времени Городок вполне соответствует отцу Полюда Городшинича.

Новые подтверждения нашлись летом 1988 года. Крохотный обрывок грамоты (#853) сохранил упоминание о женщине, названной в нем «Городшиная», то есть жена Городка. Обрывок относится к середине XII века и упоминает, следовательно, мать нашего Полюда. Тем же почерком написаны еще две грамоты из находок того же лета. Одна из них совершенно замечательная. Она касается ряда хозяйственных дел, давая указания, как солить «суща» (снетка): солить надо все с внутренностями, а если сами не будут солить, то купить, предварительно испробовав. Тут же о родителях: если они уже не могут трудиться, то надо нанять работника. Венцом же всех этих хозяйственных распоряжений является такое указание: «Промышляя в дому, рано встань, а поздно ляг». Здесь сходство не только с наставлениями Домостроя, но и с некоторыми поучениями Владимира Мономаха детям. Это речение придает частному письму характер литературного произведения. Во всяком случае само это речение является заимствованием из литературы того времени. Вот такая замечательная грамота.

Итак, ряд берестяных документов показывает, что усадьба «Е» входит в некий комплекс, имеющий отношение к деятельности Городка, а затем его сына Полюда. То же обстоятельство подтверждается находкой берестяной грамоты #842. Этот документ содержит запись поступлений оброчных сумм из вотчины, где старостой был уже известный нам Илька, то есть из вотчины Полюда. Вот эта грамота в переводе: «От дьяка и от Ильки. Вот мы послали 16 лукон (очевидно, меда), а масла три горшка. А в среду две свиньи, два хребта (видимо, хребтовая часть туши), да три зайца и тетеревов и колбасу, да два коня, причем здоровых». Илька упомянут еще в двух грамотах, но о них следует рассказать в иной связи. Пока что очевидна принадлежность усадьбы «Е» и какого-то числа соседних владений семье Городка, а потом его сына Полюда.

Между тем усадьба «Е» совершенно необычна. Мало того, что она очень большая, больше соседних в три — четыре раза, она лишена многих привычных признаков жилого владения. В частности, на ней почти нет привычных других усадьбе женских украшений, зато в изобилии встречаются амфорная тара и осколки нарядной импортной стеклянной посуды. Да и сам характер ее застройки пока не имеет аналогий в исследованном ранее новгородском материале. Хозяйственных построек здесь нет, но есть ряд зданий определенно административного назначения, а также совершенно необычайный настил из шестиметровых сосновых плах общей площадью в семьдесят квадратных метров с отверстиями для столбов, поддерживавших навес. Иными словами, здесь при административных постройках имелась некая крытая площадка, на которой можно было собираться для чего-то и в непогоду.

Но самая существенная особенность усадьбы «Е» середины XII века — это изобилие берестяных грамот: в 1998 году их найдено рекордное за все время существования Новгородской экспедиции число — девяносто две, а с грамотами того же времени из раскопок 1981 и 1985 годов — добрая сотня. Заметим, что обычно в один сезон обнаруживается лишь около десятка берестяных писем. Что же это за комплекс?

Ответ получаем, обратившись к грамотам, тому бесценному берестяному архиву, который здесь обнаружен.

#819: «От Боряты к Борису. Доверяй своему отроку собирать сколько угодно (денег): он прав. Шли же его на свод (очную ставку) к селянам: он прав — я это расследовал. А те же две гривны возьми со Сватяты».

#834: «Вот, Илька, меня обвинили. А погост заставляет меня принести роту (клятву). А я не должен ни векши (векша — самая малая денежная единица). Пошли же отрока на погост…».

#855: «…(следовало бы ехать) ныне в город, но не позволяет дьяк. А выбит зуб. Отроки Нежатиничей били их шестерых. А (что касается денег на) лечение, то я выплачу им». — Напомню соответствующую статью «Русской Правды»: «Аже выбьють зуб, а кровь видять у него во рте, а людье (свидетели) вылезуть, то 12 гривен продажи (штрафа), а за зуб гривна».

Можно было бы продолжать цитирование, но примеров для вывода и так достаточно. Комплекс усадьбы «Е» связан с отправлением судебной процедуры, то есть эта усадьба в середине XII века служила местопребыванием суда. Представление об организации суда в средневековом Новгороде уже давно сформировалось. Известно, что разветвленная система судов, включающая торговый, епископский и другие суды, сложилась лишь в конце XIII века, а в интересующее нас время существовал единый, возникший в 1136 году «сместной» суд князя и посадника. Этому суду были подведомственны все дела — гражданские, уголовные, имущественные, поземельные и так далее. Очевидно, однако, что повседневная деятельность этого суда не предусматривала участие в рутинном делопроизводстве столь высоких должностных лиц, какими были князь и посадник, а организовывалась их полномочными представителями. Вот с такими представителями мы и познакомились, читая грамоты усадьбы «Е».

#821: «От Негла к Петроку и Якше. Взял в совместную аренду землю на 5 лет, а теперь соарендаторы пришли и согнали. Пусть же судит староста и Неслуй».

#812: «…(к Петрок)у и Якше. Не дают вирных (штрафных)…»

#850: «Поклон от Борза, Путши и всей дружины Петроку. Вот ты дал нам землю… (далее упомянут князь Святополк), а теперь…»

#870: «Поклонение от всех людей Петру и Якше. Мы слышали, что грамота…»

#877: «От… к Петроку. Ты мне велел взять у Розвадича… (Сколько) я с тобой совершал торговых операций — это ведь множество людей, а за ними деньги. Я к людям ходил, а люди денег не дают. А Словен не приносит роты (клятвы)… А теперь ты велел дать… возьми грамоту…»

Петрок (Петр) упоминается как адресат еще в трех грамотах, а вместе с Якшей — еще в одной. Двух из этих документов нам еще предстоит коснуться, а сейчас уже ясно, что полномочными представителями князя и посадника в «сместном» суде были Петрок и Якша. Кто же из них представлял князя, а кто посадника? Попробуем разобраться.

В 1997 году на усадьбе «Р» (а она даже не соседняя с усадьбой «Е») в слое середины XII века была обнаружена деревянная чаша с процарапанной надписью «Якъшина. Оринина», то есть предмет из домашнего обихода Якши и его жены Орины, и значит, Якша обитал в той части исследованного комплекса Троицкого раскопа, которая граничит с посадничьей семьей.

Княжеский же характер должности Петра (Петрока) становится очевидным из содержания других грамот:

#885: «От имоволожан и от жяблян к Петру и к Якше. Шли мы на Млево, а Иван с нами не…»

#872: «…(и от) жябьнян к князю и к Петроку. Как мы выдали…»

Не касаясь географии этих населенных пунктов, мы имеем основание утверждать, что обе грамоты связаны исключительно с княжеским хозяйством. Дело в том, что термин «Имоволоже» встретился еще в двух грамотах усадьбы «Е» и известен он в договорах Новгорода с великими князьями 1268, 1424, 1456 и 1471 годов как погост, государственные подати с которого в виде исключения поступали непосредственно князю, тогда как от других территорий князь получал только небольшой «дар», передаваемый ему новгородскими боярами. В той же роли в договоре 1268 года выступает еще и Важанский погост, но затем один только Имоволожский.

Местонахождение Имоволожского погоста до находки берестяной грамоты #885 оставалось загадочным. Он не встречен в каких-либо иных источниках кроме названных договоров с князьями, а поиски топонима «Имоволоже» на самых подробных географических картах успеха не имели. Однако вот Важанский погост дает некоторую надежду понять характер и особенности обоих погостов. Дело в том, что Важанский погост находился на Свири, соединяющей Онежское озеро с Ладожским, то есть на главном торговом пути, ведущем из Новгорода в его северные владения. По-видимому, и Имоволожский погост обладал какими-то сходными особенностями.

Грамота #885 называет три географических пункта, которые, судя по ее контексту, находятся в близком соседстве. Упомянутые в ней «жабняне» — жители Жабенского погоста, который находился к востоку от северных плесов озера Селигер. «Имоволожане» — жители Имоволожского погоста — вместе с «жабнянами» ходили в Млево. Но последний пункт прекрасно известен: это центр Млевского погоста, расположенный на реке Мсте в восемнадцати километрах от ее истока. А между Млевским и Жабенским погостами — озеро Имоложье, окрестности которого включают в себя волок из Тверцы в Мсту (территорию нынешнего города Вышний Волочек и Вышневолоцкого водохранилища). Таким образом, Имоволожский погост контролировал движение товаров на важнейшем пути из Новгорода в среднерусские земли в самом уязвимом месте этого пути.

Но уже из самого факта сношений имоволожан с князем и Петром явствует княжеская природа представительства Петра (Петрока) в «сместном» суде.

Еще более яркое свидетельство — в грамоте #794, от которой сохранилось только начало: «От Петра к Марене. Если начнет князь наделять купцов и если (с этим) пришлет к тебе, то ты ему скажи: Ты, князь, знаешь, сколько людей прошлой зимой унес мор…» Связь Петра с купеческими делами еще раз говорит о том, что в «сместном» суде он представлял князя.

До начала полевого сезона 1998 года было высказано предположение, что именно этот наш Петр, с одним из писем которого (#550) мы познакомились еще в 1977 году, был отцом священника и живописца Олисея-Гречина Петровича, жившего в конце XII века на усадьбе «А». И нет ничего странного в том, что и Олисей-Гречин заседал в «сместном» суде посадника и князя. Ведь еще в 1973 году, в первый год работ на Троицком раскопе, была обнаружена грамота #502 — письмо посадника Мирошки Нездинича Олисею-Гречину (даю его в переводе): «От Мирослава к Олисею Гречину. Тут войдет Гавко-полочанин. Спрашивай у него, где он стоит на постое. Если он видел, как я Ивана арестовал, поставь его перед свидетелями». Что это как не переписка двух членов «сместного» суда?

Отметим еще одну особенность берестяных грамот последнего полевого сезона. Из девяноста двух обнаруженных документов целых оказалось только девять — соотношение 1:10, тогда как обычное соотношение целых и обрывков 1:6. Ясность вносит грамота #881, в которой рекомендуется после выполнения того, что в ней было указано (само это указание оторвано), грамоту «пощепать», то есть разодрать на полосы, чтобы содержание письма не стало достоянием досужего любопытства, при конфликтах это особенно нежелательно.

Еще один сюжет, достойный самого пристального внимания. Мы уже познакомились с грамотой #794, в которой Петр дает советы Марене на тот случай, если к ней обратится за советом князь. Что же это за женщина, с которой князь считает необходимым советоваться, а новгородский вельможа ищет через нее подход к князю?

Она весьма влиятельна. Вот еще одно письмо Петра — грамота #849: «Целовь (приветствие) от Петра к Демше. Дай Микуле Кишке гривен шесть, взявши у Марены. Приведи его сам, дай в присутствии Марены. А если попросит Ярко, то тому не давай. Приветствую тебя. Сделай же милость, исполни сам».

Еще одна грамота, рисующая особое положение Марены — документ #798, найденный в 1997 году: «Поклон от Завида к тетке. Тому из твоих сыновей, у которого есть зерно. Прикажи, чтобы отдали дань Марене, поскольку я приду и ты тогда отдашь (своему сыну) назад зерном же. Кланяюсь тебе».

Кто же эта столь влиятельная Марена? Ответить на этот вопрос попытался Алексей Алексеевич Гиппиус. Передаю ему слово для дальнейшего рассказа.

¹ В.Янин. «На Черницыной улице». XII век // «Знание — сила», 1978, #10.

Валентин Янин, академик