Методические материалы, статьи

Япония: бытие определяет сознание?

В «письмах из Японии» представлен европейский взгляд на фундаментальную науку. Но возможен и иной подход к ней. Научный советник премьер-министра Японии как-то сказал: «Мы теперь так богаты, что позволяем себе считать фундаментальные исследования формой искусства, нашим вкладом в мировую культуру». Профессор Импириэл-колледжа Лондонского университета Александр Кеннауэй комментирует это высказывание: «Даже Америка — а уж тем более не европейские страны и определенно не Россия — не может позволить себе такую роскошь». (Беседа с А.Кеннауэем будет опубликована в одном из ближайших номеров.)

Самобытность, удивительное своеобразие японского подхода во всем — касается это, в частности, науки или способа жизни вообще — отражение особенностей истории этой страны. Об этом — статья историка Александра Мещерякова, занимавшегося более тридцати лет профессионально Японией.

Услышав слова «японская культура», российский начитанный человек немедленно вспоминает про икебану. Ну еще про сухие сады камней, карликовые деревья «бонсай». И правильно, поскольку японцы — большие мастера превращать живую природу в часть своего домашнего окружения. Но а что еще мы знаем о них?

Знаем ли мы, например, что, обладая территорией меньше российской приблизительно в сорок раз, население современной Японии, несмотря на тайфуны и землетрясения, приближается по своей численности к российскому?

Конечно, каждый народ приспосабливается к той природной среде, в которой ему случилось жить. И от того, как это удается, зависит его история и культура. Смешно, но я хочу проследить связь между желудком и взглядом на мир, потому что на самом деле это — очень серьезно.

Современная Япония — это четыре тысячи островов. Однако главных всего четыре (Хонсю, Кюсю, Сикоку и Хоккайдо), причем Хоккайдо фактически не входил в состав японского государства очень долго (освоили японцы его только ко второй половине XIX века). На территории же трех других островов не существует точки, откуда расстояние до моря или океана превышало бы сто плюс несколько десятков километров. При этом рельеф являет собой сочетание гор (около 75 процентов суши) и равнин, разделенных горными отрогами. И если «разрезать» архипелаг поперек в любом месте, то рядом окажутся три зоны с совершенно разными природными условиями и, естественно, разным хозяйством: морским (рыболовство, собирательство моллюсков и водорослей, выпаривание соли), равнинным (земледелие с упором на заливное рисоводство) и горным (охота, собирательство, богарное земледелие, лесоводство).

Европейцы почему-то считают, что главная еда японцев — рис. Но это не совсем так. Рыба и вообще морепродукты для них не менее важны. А если учесть, что в прибрежных водах архипелага обитают 3492 вида рыб, моллюсков и морских животных (для сравнения: в Средиземном море — 1322, у западного побережья Северной Америки — 1744), станет понятно, что японская кухня не страдает однообразием.

Береговая линия Японского архипелага чрезвычайно изрезана, поэтому протяженность ее — более 280 тысяч километров. А это значит, что прибрежные воды вполне можно считать за весомую прибавку к японской земле. Жить там, разумеется, нельзя, а вот ловить рыбу, собирать моллюсков, выпаривать из морской воды соль (залежей каменной соли в стране нет) можно. И японцы все это прекрасно делают уже почти двенадцать тысяч лет подряд. И хотя рыболовство формально относится к присваивающему типу хозяйствования, истощить его запасы оказывается труднее. Почему? Потому что биомасса моря намного богаче суши. Посмотрите на подсчеты Кояма Сюндзо пищевой ценности разных продуктов в калориях с единицы японской площади: олень — 1, пресноводная рыба — 24, желуди — 342, форель восточная — 414. Получается, что охота существенно не влияет на жизнь японцев уже полтора тысячелетия — кабан и олень (основная добыча японских охотников) оказались почти полностью истреблены.

Интересно и важно, что влияние рыболовства сказывается не только на особенностях японского стола, но и на устройстве общественной жизни. Рыболовство в большой степени связано с уравнительным распределением добычи. И в «примитивных» обществах, занятых охотой и собирательством, разрыв между «богатыми» и «бедными» не бывает слишком велик. Потому, в частности, там и не было таких мощных крестьянских движений и восстаний, как в Европе или в России. Осматривая богатства Версаля или же Зимнего дворца, современный японец непременно воскликнет: «Так вот почему здесь случались революции!»

В Японии умеренный, но чрезвычайно влажный климат (за исключением Хоккайдо и Окинавы). Поэтому растительность там необычайно буйная, и пастбищ как таковых попросту нет — все открытые участки моментально зарастают деревьями и кустарниками. Вот и еще одно обстоятельство лило воду на ту же мельницу.

Если же учесть, что рыбы было вполне достаточно, то станет понятно, почему японцы почти не разводили коров: говядина обходилась им слишком дорого по сравнению с рыбой.

А это — отсутствие сколько-нибудь развитого скотоводства — дело серьезное. Это стиль, строй самой жизни и даже способ мышления. И то, и другое весьма заметно отличает японцев от народов скотоводческих.

И может быть, самая главная причина различия состояла в том, что скотоводам требуются все новые и новые пастбища, в поисках которых они готовы покорить весь свет. И, заметим — покоряют. Здесь же пастбища не нужны. Вот вам и разница исторического пути пасторальных обитателей Англии, расселившихся по всему свету, и японцев, многие из которых вплоть до второй половины XIX века не покидали своих островов. Но это еще не все. На закрепление оседлости «работало» и японское сельское хозяйство, поскольку основой его стал рис. Конечно, они выбрали его потому, что влажный и сравнительно теплый климат позволял его разводить. Но главное, думаю, просто потому, что он им понравился, когда переселенцы с юга корейского полуострова его к ним завезли, а это было в III веке до новой эры. Они его и выбрали, а оказалось — сделали исторический выбор. Почему? Потому что рисоводство формирует «комплекс оседлости». Ведь рис требует колоссальных физических затрат: сооружения и содержания ирригационных систем, выращивания рассады, а затем пересадки ее на основное поле. Если же в землю вложено столько сил и пролито столько пота, покинуть ее невозможно.

Отсюда, думаю, и нежелание японцев выходить за пределы своего архипелага, а рыбу можно ловить и в прибрежных водах.

Основой же «флота» были по преимуществу долбленки, сделанные из одного бревна. Поэтому-то японцы не открыли никаких неведомых земель, а лихорадка эпохи «великих географических открытий» коснулась их пассивно — европейцы открыли их, появившись внезапно в Японии.

Вот по всему поэтому японцы и приспособились жить так, что новые территории довольно долго были им не нужны. Совершенствуя агротехнику выращивания риса и способы прибрежного рыболовства, они достаточно рано (приблизительно с середины VII века) решительно вступили на интенсивный путь развития. Он был прерван лишь во второй половине XIX века после серьезного знакомства с Западом. Знакомство это повлекло за собой промышленное развитие. Это в свою очередь потребовало минеральных ресурсов, а вот их-то в нужном количестве в Японии не оказалось. Отсюда — империалистическая экспансия, войны с Китаем, Россией, Соединенными Штатами. Результат — полное поражение во второй мировой войне.

А до этого японцы предпочитали отсиживаться на своих островах. Хорошо известно, что из страха перед христианскими миссионерами и европейскими пушками Япония в ХVII — XIX веках наглухо закрыла свои порты. Это было продолжением изоляционизма более раннего времени — еще в Х веке Япония прекратила официальные контакты с континентом. И дело доходило до смешного. Даже когда государство Корё, объединившее Корейский полуостров в начале Х века, само предложило приносить дань Японии, японцы ответили отказом. Они чувствовали себя абсолютно самодостаточными, а от заграницы ждали только неприятностей.

Но надо сказать, что и заграница не проявляла особой заинтересованности в отношении Японии — архипелаг был исключительно беден минеральными ресурсами. Собственно говоря, кроме песка, глины, камня, дерева, воды и воздуха, здесь ничего нет.

Вот и получилось, что «нормальный» японец никогда не выезжал за пределы своей страны, не видел ни одного иноземца и более того — редко покидал пределы своего обитания. При этом не подумайте, что японец — человек нелюбознательный и нелюбопытный. Вовсе нет. Только любопытство его направлено не вдаль, а вблизь.

Что такое по-настоящему оседлый народ? Это народ, осваивающий, окультуривающий ближнее пространство. Вся жизнь его проходит внутри четко ограниченного круга, внутри одомашненного пространства, а не вне его — страшном, неупорядоченном хаосе, от которого никогда не знаешь, чего ждать. И японцы целые века проводили на своих циновках, беседуя о погоде, или в поле, до которого рукой подать.

Вместо того чтобы с помощью длительных и опасных путешествий открывать для себя чужие земли, японцы решили приблизить их к собственному дому. Они поступили в соответствии с одним из своих древних мифов. Когда божество земли Идзумо увидело, что управляемая им земля чересчур мала, оно решило увеличить ее пределы. Но не за счет столь привычного европейцам завоевания — военного похода в дальние земли с последующим их заселением, а притянув своей мифологической веревкой к себе все, что было нужно.

В реальной истории японцы поступали схожим образом, они как бы «притянули» к своему жилищу часть природного мира, сильно уменьшив при этом его размеры. И на свет появились знаменитые японские декоративные сады — миниатюрный слепок с живой природы. В этих садах есть море и острова, горы, реки и леса. Только очень маленькие и к тому же целиком окруженные стенами усадьбы. Именно в этих садах, а не в настоящих лесах и чащобах, произрастают многочисленные виды воспеваемых японцами в своих стихах растений, именно туда прилетают птицы, возвещая приход весны.

Мир такого человека можно назвать свертывающимся, ибо такой человек был «близорук». Обозреваемый им тип пространства не развертывается вместе со взглядом, но свертывается вместе с ним же. Поэтому даже в поэзии, столь любимой японцами, ветер ничего вдаль не уносит — он приносит (в основном запахи), то есть взгляд, а вместе с ним и все другие органы чувств, отслеживает не удаление ветра, но его неминуемое приближение.

Несмотря на бесспорную любознательность, средневековые японцы даже не имели хоть сколько-нибудь точного представления об общих очертаниях архипелага, на котором они обитали. И потому их карты того времени не могли служить серьезным подспорьем ни путешественникам, ни мореплавателям. Зато взгляд их был в состоянии фиксировать самые мельчайшие детали, травинки и цветы, росшие рядом с домом. Точно так же люди видели самих себя.

Чтобы было понятнее, о чем идет речь, приведу наудачу какой-нибудь пассаж из дневника прославленной писательницы XI века Мурасаки-Сикибу (автора известной «Повести о Гэндзи»), в котором утомительно подробно рассказывается об одеяниях придворных дам, состоявших из многих слоев накидок, надеваемых одна на другую. При этом в запахе и рукаве каждый нижний слой должен был чуть высовываться из-под верхнего. Эстетическая задача «модницы» состояла в том, чтобы эти слои максимально гармонировали друг с другом. Итак: «Я заглянула за бамбуковую штору и увидела там несколько дам. На них были, как то и полагалось, нижние накидки желто-зеленого или же алого цвета с узором по белому полю. Верхние накидки были из темно-алого шелка… В нарядах дам перемешались все оттенки осенних листьев; нижние же одеяния выглядели по обыкновению весьма пестро: густой и бледный шафран, лиловый на голубой подкладке, шафран — на голубой, на иных — в три слоя… На дамах постарше были нижние накидки желто-зеленые или же темно-алые с пятислойными обшлагами из узорчатого шелка. От яркости их подолов с изображением морских волн рябило в глазах, а пояса были украшены вышивкой. Нижние одеяния в три или же пять слоев были окрашены в цвета хризантемы различных оттенков».

Может быть, теперь станет понятнее, почему современные японцы способны различать своим глазом (и словом) намного больше оттенков цветов, чем это умеют делать европейцы. И не случайно японские колористы и дизайнеры признаны сегодня лучшими в мире.

Да, японцы видели в ближнем пространстве очень много. Отсюда — постоянный «крупный план» в средневековой литературе и обилие детальных описаний (природы, душевных состояний, самых пустячных действий персонажей). Западная литература в лице Пруста или же Джойса пришла к этому только в двадцатом веке.

Такая «мелочность» и «близорукость» ограничивают возможность «отлета», отвлечения мысли автора, что необходимо для развития абстрактного мышления. Вот этого-то как раз и нет в японской культуре. Япония не подарила миру мыслителей первой величины. Японские писатели с художниками видели не лес, а дерево. Не дерево, а ветвь. Не ветвь, а листок. И даже не листок, а прожилку на нем. Японские художники предпочитали изображать не рвущийся за раму пышный букет полевых васильков или ромашек, а один-единственный цветок.

Притча о знаменитом мастере чайной церемонии монахе Рикю повествует о том, что он владел замечательным садом, в котором выросли прекрасные повилики. Некий знаток цветов прознал про это и пожелал навестить мастера. Тот же к приходу гостя срезал все цветы в саду, оставив для любования лишь один, который он поместил в бронзовую вазу.

Логика его поступка была такова: целое, даже если это сама Вселенная, намного лучше постигается через малое и единичное. В единичном уже заключена Вселенная.

Японский способ ведения заключается в фокусировании своего взгляда на чем-то одном. Символом такого видения можно считать дзэнского монаха, пребывающего в состоянии медитации: он сидит, обратив свои полузакрытые глаза на стену, буквально упершись в нее взглядом. Дзэнский монах Хакуин даже разработал в восемнадцатом веке целое учение о «внутреннем взгляде» : истинным взглядом он объявлял не тот, который устремлен в пространство (хоть в дальнее, хоть в ближнее), а лишь тот, который направлен внутрь самого себя…

Отсюда понятно, почему японцы чувствуют себя совершенно комфортно, находясь в закрытом или ограниченном помещении. Вспоминаю, как мне пришлось жить в одной японской гостинице. Стекло в комнате было непрозрачным, затуманенным. На раме — грозная надпись: «Ваше окно выходит на юг. Просьба не открывать раму, поскольку рядом находятся частные дома». И японцу вполне уютно. У японцев открытое пространство улицы вызывает чувство беспокойства. И оттого провинившегося ребенка у нас не пускают на улицу, а в Японии — домой, держа его перед запертой дверью.

Японское «экономическое чудо», на самом деле, стало возможно благодаря именно этим качествам японцев, в частности умению осуществлять микроманипуляции с микропредметами. А микроэлектроника, как известно, — основа нынешнего научно-технического прогресса. Японцы же успели наизобретать очень много маленького еще на допромышленной стадии развития. Это и крошечные сады, и бонсай, и стихи, состоящие всего из тридцати одного слога (танка) или же семнадцати слогов (хайку). И складной веер, похоже, придумали тоже японцы (очень удобен для ношения в широком рукаве японских одежд), да и складной зонтик тоже. И умещающийся на ладони телевизор, и самую маленькую видеокамеру. И традиционная живопись их — не настенная (огромное полотно в золоченой раме), но «свертывающаяся», загнанная в свиток, в складывающуюся ширму.

Японский опыт свидетельствует, что своих наибольших, признанных всем миром достижений страна достигла, осваивая «науку малого», будь то поэзия, живопись или микросхема.

Легкость, с которой японцы овладели цивилизационными достижениями Запада, обусловлена среди прочего и точным глазомером. Скажем, их наименьшая мера длины — один «волос» — составляет всего-навсего 0,0333 миллиметра, а веса — 0,037 грамма. Получается, что процедура тотального измерения (с которой, начиная с Нового времени, Запад связал свое материальное благополучие) была освоена японцами очень давно и прочно.

Как тут не вспомнить давнюю любовь этого народа к малому! И наивысшие достижения в миниатюрном письме принадлежат, конечно же, японцу Ёсида Годо: шестьсот иероглифов на зернышке риса, сто шестьдесят — на кунжутном семени, три тысячи — на соевом бобе!

В Японии есть целый Музей микроискусства, где собрано около двадцати тысяч образцов миниатюрного письма. Чтобы его рассмотреть, требуется по меньшей мере лупа.

У нас же, вдохновляемых бескрайними просторами и автопредставлениями об имперской мощи, мелкому никогда не было места. Оно не вызывало уважения, ассоциируясь с чем-то несерьезным. Вот как описывает А.А.Игнатьев начало русско-японской войны: «Узнав в яхт-клубе от престарелого генерал-адъютанта князя Белосельского-Белозерского об объявлении войны, Николаев спросил: «Да где же находится Япония?» Когда же Белосельский объяснил, что она расположена на островах, Николаев, улыбнувшись в свои густые седые усы, ответил: «Что ты, что ты, батюшка! Разве может быть империя на островах!» Имелось в виду что-то серьезное, заслуживающее внимания, и к Японии это никак не относилось. Знать бы ему, сколь часто будет удивлять мир эта необычная страна. А началось все с рыбно-рисовой диеты.

Александр Мещеряков



См. также:
Веб-дизайн: обучение и тематические интернет-ресурсы
ПРОЕКТ
осуществляется
при поддержке

Окружной ресурсный центр информационных технологий (ОРЦИТ) СЗОУО г. Москвы Академия повышения квалификации и профессиональной переподготовки работников образования (АПКиППРО) АСКОН - разработчик САПР КОМПАС-3D. Группа компаний. Коломенский государственный педагогический институт (КГПИ) Информационные технологии в образовании. Международная конференция-выставка Издательский дом "СОЛОН-Пресс" Отраслевой фонд алгоритмов и программ ФГНУ "Государственный координационный центр информационных технологий" Еженедельник Издательского дома "1 сентября"  "Информатика" Московский  институт открытого образования (МИОО) Московский городской педагогический университет (МГПУ)
ГЛАВНАЯ
Участие вовсех направлениях олимпиады бесплатное

Номинант Примии Рунета 2007

Всероссийский Интернет-педсовет - 2005