О науке и свободе — в книге об А.Д. Сахарове и за ее пределами

Редакция поздравляет давнего автора журнала Геннадия Горелика с выходом его книги об А.Д. Сахарове, выдержки из которой мы публиковали в течение последних лет.

Г. Горелик более двух десятилетий занимается историей теоретической физики и социальной историей российской науки. Автор пяти книг и многих статей, в том числе в журналах «Природа» и «Scientific American». Главной темой его исследований стали история советского термоядерного проекта, во многом определившая течение истории мировой, и центральная фигура проекта — Андрей Дмитриевич Сахаров. Как не раз бывало, вокруг публикаций на страницах «Знание — сила» происходило немало интересного, что, в свою очередь, со временем становилось достоянием наших читателей. Так и сейчас мы сочли достойным вашего внимания знакомство с некоторыми перипетиями создания и выхода книги Г. Горелика, которую мы расцениваем как подарок к юбилею журнала.

Поздравление редакции я принимаю с тем большим удовольствием, что стаж читателя журнала у меня гораздо больше авторского стажа. Сохранился след первого моего шага в большую науку — общая тетрадь, которую завел в седьмом классе для конспектов из научной литературы. Начинается тетрадь с выписок из журнала «Знание — сила»: подробная таблица элементарных частиц, затем нечто о поверхностном натяжении. На мой нынешний взгляд — весьма поверхностно, но отлично помню священный трепет, который тогда — в 1962 году — испытывал от всех «неизбежностей странного мира».

Рисунок Сахарова, поясняющий принцип токамака.

За истекшие десятилетия мир не стал менее странным. А творческий простор журнала настолько увеличился, что в нем нашлось место и для автора, выросшего под девизом «Знание — сила».

Поэтому и выход книги об Андрее Сахарове не будет сюрпризом для читателей журнала — несколько глав уже были им представлены. И три бабочки, прежде чем попасть на обложку книги, уже порхали на страницах журнала.

Настоящим сюрпризом выход этой книги стал для ее автора. Даже двумя сюрпризами — приятным и неприятным.

Первый и очень приятный сюрприз — издательство, которое выпустило книгу.

Книга была написана еще только наполовину, когда меня пригласили в одно из крупнейших издательств в центре Москвы. Я знал, что то издательство наряду с добротными книгами выпускает коммерческое чтиво, но полагал, что, наверно, в новой России иначе нельзя. Мне сразу предложили договор с прекрасными условиями — тираж, процент гонорара, солидный аванс. Единственное, что меня заботило, — право увидеть подготовленный макет книги и утвердить его к печати. Я не сомневался, что соответствующее условие легко внести в договор. И ошибся. Переписка по этому поводу зашла в непонятный тупик. На вопросы я не получал вразумительных ответов. И вообще от всего дела запахло, как бы это сказать поаккуратней, — ново-русским духом, или «дефолтом», или еще чем-то таким.

Отложив проект договора в сторону, я стал дописывать книгу, а закончив, обратился — наугад — в пару других издательств. Реакции обескураживали. Казалось, что новую Россию уже не интересует жизнь и судьба Андрея Сахарова. Либо же я не сумел о ней интересно рассказать. И в то и в другое верить не хотелось, и я попросил совета у человека, мнение которого ценю и в физике, и за ее пределами. Он назвал имя издателя — главного редактора неизвестного мне издательства.

Фрагмент петиции о свободе печати, октябрь 1967 года.

После интернетного знакомства с этим издательством я понял, что — страшно сказать — мне в нем все нравится. Прежде всего, уже изданные книги — первокласные книги по физике и математике: и научные, и учебные, и научно-популярные. И три журнала — два научных и один научно-популярный. И главный редактор — молодой математик, активно работающий на перекрестке математики и физики. И название издательства — «Регулярная и хаотическая динамика». Кто-то, может, предпочел бы имя покороче и покруче. Но всерьез размышляя о науке или свободе, приходишь к выводу, что именно взаимодействие регулярного и хаотического отвечает за суть происходящего.

И наконец, мне очень понравилось, что издательство расположено не в Москве, а в Поволжье. Ведь сахаровский род идет именно оттуда, от великой русской реки, на берегах которой народы смешивались и соединялись, образуя народ России. Оттуда, вероятно, у Андрея Сахарова «что-то монгольское в разрезе глаз» (он считал это, правда, наследством по материнской линии, но в таких вещах физик-теоретик имел право и ошибиться).

Так или иначе, но через (положенные) девять месяцев после обмена первыми письмами книга моя была издана. С чем я себя и поздравил.

И получил второй — уже малоприятный — сюрприз, осознав, что книга — не воробей, выйдет в свет — ничего не попишешь и, главное, не допишешь. А за пять предыдущих лет я так привык ее писать и переписывать. И стараться уследить за моим героем на всех его крутых поворотах. И рассказывать интересные истории о том, как делается история. И — порой — придерживать за уздцы своего историко-научного Пегаса, когда его заносило и он меня подзуживал: «Расскажи и эту историю, интересно же!» А я ему: «Не забывай, пишем мы с тобой все же не мою биографию».

Газетный гнев народа.

Но теперь мне хотелось бы рассказать одну из самых детективных историй, только частично попавшую в книжный переплет. История эта касается центрального момента в биографии Сахарова.

Третья идея

С точки зрения мировой истории, конечно, самый важный момент биографии Андрея Сахарова — превращение главного теоретика советского термоядерного оружия в защитника прав человека в 1968 году, когда его «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» появились в сам- и тамиздате. Но о таком превращении нечего было и говорить, если бы за много лет до того Сахаров не стал «отцом советской водородной бомбы». Именно это отцовство создало ему высокое положение в обществе, предоставило ему возможность познакомиться с устройством советской власти на самых высших этажах и в самых жизнь-или-смертных вопросах государственной политики. Только это и позволило ему сделать вполне определенные выводы о стране и мире, в котором он жил. И всеми своими силами устремиться к тому, чтобы в нашей стране дышалось вольнее.

Однако в наше вольное время сахаровское термоядерное отцовство начало вызывать сомнения. Ведь сейчас уже хорошо известно, что первая советская атомная бомба, испытанная в 1949 году, была копией американской, и что советская разведка добыла тысячи страниц американских атомных секретов. Неужели там не было ничего существенного о водородной бомбе?!

Первая советская термоядерная бомба («Слойка»), изобретенная Сахаровым в 1948 году и испытанная в 1953 году, не могла быть копией по той простой причине, что копировать было нечего — у американцев не было ничего похожего. Отсюда напрашивается логическое обобщение, что и вторая советская термоядерная бомба, испытанная в 1955 году, тоже вполне оригинальное «изделие».

Программа научных исследований на 16 лет — с 1966 по 1982.

Но к логическим обобщениям в истории надо относиться еще осторожнее, чем в теоретической физике. Это я понял, побывав года четыре тому назад на странной исторической конференции, где был, по существу, единственным историком. Историю термоядерного оружия обсуждали сами исторические персонажи — американские и российские термоядерные ветераны, в том числе два российских героя социалистического (термоядерного) труда и американский эквивалент нашенских трижды героев — «отец американской водородной бомбы» Эдвард Теллер.

Выступавшие профессионально знали, где кончается (не так давно рассекреченная) история и где начинаются действующие секреты, но атмосфера обсуждений была открытая и дружелюбная. Каково же было мое удивление, когда я вдруг понял, что американские ветераны, не сомневаясь в оригинальности первой российской водородной бомбы, почти столь же уверены в несамостоятельности второй. И что они просто вежливо ждут, когда же российские коллеги, наконец, подвердят их почти-уверенность. А ведь именно вторая конструкция водородной бомбы — с ее теоретически неограниченной мощностью — стала основой ядерной мощи супердержав.

Американцы, прочитав «Воспоминания» Сахарова, почему-то не поверили ему. Конечно, в то время, когда Сахаров писал свои мемуары, было засекречено даже слово «Слойка», и он выполнял взятое на себя в 1948 году обязательство хранить секреты. Поэтому в «Воспоминаниях» он ввел условные наименования: «Первая и Вторая идеи», на которых была основана первая конструкция водородной бомбы, и «Третья идея» — «новая идея принципиального характера», воплощенная в бомбе 1955 года. Не обсуждая никаких научно-технических деталей, он много чего рассказал о человеческом факторе в истории советского термоядерного оружия. И с его рассказом никак не совмещается предположение, что Третья идея была подсказана разведкой.

В чем же дело? Почему американские бомбоделы не верили Сахарову? Из бесед с ними мне стало ясно, что не просто из общих соображений, вроде: «Как это русские, отставая на четыре года по атомной бомбе, могли так быстро догнать Америку (а то и перегнать) по водородной?!» Оказалось, что у американцев на уме совершенно конкретный эпизод их термоядерной истории, в котором они видят объяснение удивительной прыткости русских. И эпизод надежно вроде бы документированный.

Вернувшись с конференции, я разыскал все, что было известно о том эпизоде. Я достаточно многое знал об Андрее Сахарове за пределами термоядерной истории, чтобы доверять ему и в термоядерных делах. Однако я вполне разделял уважение президента Рейгана к русской пословице «Доверяй, но проверяй».

В процессе домашнего анализа собранных данных я в некоторый момент задал себе вопрос: «А была ли в 1953 году в американских поездах туалетная бумага?» Придя к такому вопросу, историк науки, признаюсь, чувствует себя не уютно. Даже если занимается историей такой неуютной штуки, как водородная бомба.

Но как историк физики докатился до подобного вопроса?

Эпизод, который для американских ветеранов служил «дымящимся пистолетом» (smoking gun), произошел в январе 1953 года, но простые смертные впервые узнали о нем только десять лет спустя, когда его упомянул в своих мемуарах Льюис Страусс, председатель Комиссии по атомной энергии США (в советских понятиях — министр среднего машиностроения, оно же — атомной энергии):

«Серьезное нарушение безопасности произошло, когда один сотрудник ехал поездом в Вашингтон и вез с собой очень важный совершенно секретный документ. По невнимательности он оставил документ в туалете спального вагона. А когда он вспомнил и вернулся, чтобы его забрать, документ исчез. Нельзя исключить, что за этим человеком следили иностранные агенты, которые знали о характере его работы и воспользовались возможностью, предоставленной его небрежностью».

Вы, наверно, подумали, что таким рассеянным мог быть только действительно крупный ученый. Угадали. Хотя потребовалось еще десять лет, чтобы назвали его имя. Это был Джон Арчибальд Уилер, знаменитый своими работами в ядерной физике и теории гравитации, а в 1953 году руководивший группой «Матерхорн», занятой в Принстоне расчетами водородной бомбы. Добавилась и важная деталь в описании эпизода: «Тот поезд был заполнен [левонастроенными] демонстрантами, направлявшимися к Белому дому, чтобы требовать помилования для Юлиуса и Этель Розенбергов», ожидавших казни на электрическом стуле за атомный шпионаж.

Прошло еще двадцать с лишним лет, или 45 лет после эпизода, и его герой уже в собственных мемуарах, рассказав о давнишнем своем приключении, заметил: «Интересно было бы узнать, был ли этот документ похищен советским агентом. Вряд ли он растворился в воздухе».

Зная все это и только это, что бы вы подумали на месте американского термоядерного ветерана? Куда мог деться пропавший документ? Ответ очевиден — в руки Берии. Что бы там ни писал Сахаров.

Чтобы устранить последние сомнения и поставить все точки над ё, хорошо было бы найти прямое документальное свидетельство о происшествии в январе 1953 года, а не опираться на свидетельства памяти через много лет.

И такое свидетельство нашлось в надлежащем архиве. Это показания, которые Уилер дал агентам ФБР спустя несколько недель после ЧП. Он подробно — по минутам — рассказал, как все было. Самое же интересное в тех показаниях вот что: в тот злополучный день Уилер вез в конверте из плотной бумаги два документа — многостраничный доклад и некое письмо, а в туалете поезда из конверта исчез лишь один документ — письмо.

Именно узнав эту деталь, начисто исчезнувшую из памяти исторических персонажей, я и задал себе вопрос, который не постеснялся воспроизвести выше.

Но мне стало не до шуток, как только я представил себя на месте того любознательного попутчика, который сунул свой нос в не свой конверт, оставленный кем-то в туалете. Даже если я не из леваков-демонстрантов, я не могу не знать о супругах Розенбергах, осужденных на электрическую смерть за атомный шпионаж, — об этом пишут все газеты. А вынутый из конверта лист несет на себе страшные приметы шпионажа водородного: гриф «Top Secret», страшно звучащие термоядерные слова. И на этом листе уже оставлены отпечатки моих пальцев! Меня бы током пронзила мысль, что эти отпечатки приведут меня на тот же электрический стул, который ожидает Розенбергов. Что делать? Съесть этот проклятый лист вместе с отпечатками пальцев? Или лихорадочно засунуть его поглубже за пазуху и при первой возможности сжечь, а пепел развеять? Какой вариант подобрала американская история, остается неизвестно. Детективы, сочиняемые историей, не обязаны заканчиваться полной ясностью.

Но ясно одно: трудно представить себе советского агента, который удовлетворился бы малым, а большое оставил в конверте. Во всяком случае, к такому выводу пришли мои знакомые американские эксперты, узнав, что именно и как пропало 7 января 1953 года.

Не скажу, что я прыгал от счастья (как прыгал, вероятно, тот попутчик Уилера, которого любопытство чуть не сгубило). В отличие от американских экспертов, я знал такое о российской термоядерной истории, что и без того не давало документу, пропавшему в январе 1953 года, попасть в СССР.

В другом надлежащем архиве хранится докладная записка Я.Б. Зельдовича и А.Д. Сахарова о состоянии термоядерных дел, датированная 14 января 1954 года.

Чтобы не отбить читателей у собственной книги, не буду здесь рассказывать, что означают буквы А, Д, С и почему они совпадают с инициалами моего главного героя. Прошу поверить на слово, что эта АДСкая схема свидетельствует: в январе 1954 года возможности «Слойки» уже исчерпаны, а новой — «Третьей» — идеей еще не пахнет. Новая идея появится весной 1954 года, и ее принятию — как безответственной авантюре — будет отчаянно сопротивляться высший государственный руководитель Атомной империи (сменивший Берию). Курчатов получит выговор за то, что станет на сторону физиков Объекта в этом деле.

Спрашивается, как все это понять, если американский водородный секрет уже год как находился в СССР? Трудно понять. А сейчас станет еще трудней.

Пора признаться, что Третьей, Второй и Первой идеям — в соответствии с законами высшей арифметики — предшествовала термоядерная идея, которую можно назвать Нулевой. Для этого есть несколько причин. Во-первых, она действительно появилась намного раньше — еще до появления атомной бомбы. Во-вторых, эта идея закончилась нулем.

Однако истории двух нулей — советского и американского — были очень разными, и само это различие, на мой взгляд, недвусмысленно говорит, что в советской истории нет места не только для секрета, утерянного Уилером, но и для любого другого термоядерного секрета подобного уровня.

Из докладной записки на имя Ю. Б. Харитона (1954 год), подготовленной совместно с Я. Б. Зельдовичем.

Нулевую идею, которую в Америке называли «Классический Супер», советские агенты импортировали в СССР еще в 1945 году. И группа под руководством Зельдовича работала над этой — «цельнотянутой», по выражению Сахарова, идеей — в свободное от атомной бомбы время. Никакого реального прогресса у них не наблюдалось, и как раз на помощь группе Зельдовича в 1948 году подключили группу И.Е.Тамма. Недавний аспирант Тамма Сахаров, однако, вскоре отвернулся от зависшей идеи и предложил свою — принципиально новую — Первую идею. Вскоре другой бывший аспирант Тамма — В.Л. Гинзбург — добавил к ней Вторую идею. «Идея № 1» + «Идея № 2» = «Слойка».

Зельдович, как пишет Сахаров, «мгновенно оценил серьезность» нового предложения, и работа группы Тамма сосредоточилась на «Слойке». А группа Зельдовича продолжала заниматься Нулевой идеей. Соответствующий проект называли «Трубой» — по форме предполагаемого «изделия». Это название, как выяснилось в конце концов, гораздо лучше соответствовало и содержанию проекта, чем «Классический Супер». Однако то, что с этим проектом дело — труба, в Америке поняли в начале 1950 года, а в СССР — только в конце 1953-го.

Уже из этой хронологии ясно, что американские секреты настоящей водородной бомбы не пересекали советской границы. Ведь самый простой для передачи и очень важный секрет состоял в том, что «Труба» — тупиковый вариант. Всего три слова. И этот секрет был неизвестен советским физикам, раз они почти четыре лишних года половину своих сил тратили на тупиковый вариант. А после того как все силы соединились в разработке Третьей идеи, успех был достигнут всего за полтора года.

1958 год. Дважды Герой Социалистического труда академик Андрей Сахаров и трижды Герой Социалистического труда академик Игорь Курчатов.

Американским физикам для разработки их аналога Третьей идеи (механизм Теллера-Улама) понадобилось несколько большее время, но у них были смягчающие причины. Во-первых, они все-таки были первыми.

А главное, им для создания супербомбы пришлось сделать один большой шаг, а российским — два меньших, с промежуточной «опорой» в «Слойке».

Какую же мораль можно извлечь из всего этого? Проще всего попросить Михайлу Ломоносова повторить, что может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рождать. Но я лично предпочел бы нечто менее громкое и более конкретное — стоит доверять Андрею Сахарову, говорит ли он о секретах Третьей идеи, о тайнах природы или о загадках человеческой свободы.

И я надеюсь, что секреты и тайны, раскрытые в книге «Андрей Сахаров: наука и свобода», помогут читателю понять загадку его личности.

Геннадий Горелик

Купить или заказать книгу Геннадия Горелика вы можете здесь