Моделирование культуры

Предисловие к публикации эссе Станислава Лема в журнале «Знание-сила»

В 1965 году журнал «Знание — сила» (в номере 3) представил русскоязычным читателям писателя-фантаста Станислава Лема в новом качестве — философа-футуролога, впервые опубликовав на русском языке фрагменты из его книги 1964 года «Сумма технологии». В 1968 году книга вышла в издательстве «Мир», сразу же став настольной книгой как специалистов различных направлений науки и техники, так и просто читателей, интересующихся возможными путями развития нашей цивилизации. За прошедшие годы книга выдержала еще два издания на русском языке (в 1996 и 2002 годах), а также была переведена на десяток других языков. «Эта книга умнее меня самого» — сказал однажды Станислав Лем о «Сумме технологии», ставшей уже классикой футурологии и при этом не потерявшей своей актуальности через сорок после ее написания. «Мысль о переиздании «Суммы технологии», дополненной комментариями, показывающими, что осуществилось или находится на первых этапах исполнения, а что было моим заблуждением, преследует меня несколько лет» — написал Станислав Лем в 1991 году. И с этого времени благодаря своим статьям писатель начинает реализовывать задуманное, что, впрочем, затянулось на целые десять лет. И вот наконец вся тематика «Суммы технологии» рассмотрена ее автором во многих эссе, начиная от «Тридцать лет спустя» (1991), включая сборники «Тайна китайской комнаты» (эссе 1993 — 1996 годов), «Мегабитовая бомба» (эссе 1996 -1998 годов, на русском языке опубликованы в 2001-2002 годах в журнале «Компьютерра», г. Москва) и «Мгновение» (2000) и заканчивая эссе «Повторение сказанного» (2001).

Вашему вниманию предлагаются некоторые из этих эссе. В этом номере речь пойдет об особенностях культуры как второй природы человека.А в № 5 — о различных путях эволюции живой материи на нашей планете.

В. Язневич

1

В настоящее время стало модным «компьютерное моделирование всего» — от судеб Вселенной через сто миллиардов лет до вирусной эволюции. Поэтому не удивительно, что издательство «MIT PRESS» перворазрядного университета в США взялось за редактирование и публикацию серии трудов, посвященных моделированию культуры. Но удивительно то, что приняв меня (Бог знает почему) за «знатока», это «MIT PRESS» прислало мне работу Н. Гесслера с просьбой написать на нее рецензию. А поскольку этот автор уже предварительно и непосредственно прислал мне тезисы своей работы, вращающейся вокруг моделирования (цифрового) культуры, и поскольку я посчитал эту идею невыполнимой, то это же написал и издательству «MIT PRESS».

2

Однако в своем ответе я ограничился категорическим утверждением о неосуществимости проекта, но изложил это способом, который мог обидеть редакцию издательства. Поэтому меня не покидало чувство, что голословного признания проекта моделирования культуры чистой фикцией будет недостаточно, что следует хотя бы кратко объяснить, ПОЧЕМУ культуру, ее возникновение, ее «эмергенцию» смоделировать невозможно. И настоящее эссе посвящено некоему доказательству «невозможности» данного начинания. Сначала, разумеется, следует определить, ЧТО такое культура и откуда она взялась, а точнее — они взялись, так как это целый букет расходящихся дорог, причем многие культуры, возникая, или переходили в другие формы, или вымирали и исчезали. Культурологи из круга антропологов, изучающих культуры, до сих пор наталкиваются в своей работе на остатки древних культур, отчасти с нерасшифрованными знаками уже несуществующих на Земле видов ПИСЬМА. В общих чертах я писал о культуре несколько десятилетий назад в окончании книги «Фантастика и футурология», и процитирую оттуда самого себя, ибо течение времени и прилив новейших суждений ничем не изменили моих взглядов. И поэтому с цитаты приходится начать.

3

«Человек — это не животное, которое натолкнулось на идею культурализации. Также он не является полем сражений инстинктивного старого мозга с оболочкой коры нового мозга, как это считает Артур Кестлер. Он не является и «голой обезьяной с большим мозгом» (Десмонд Моррис), поскольку это не животное с каким-то дополнением. Прямо наоборот — как животное человек несовершенен. Сущностью человека является культура — не потому, что так нравится эстетам. Эти слова означают, что результатом антропогенеза было утрачивание человеком наследственных, заданных эволюционно сверху форм поведения. Животные обладают инстинктами, удерживающими в повиновении внутривидовую агрессию, а также автоматически тормозящими способность к размножению в начале каждого популяционного взрыва. Миграциями птиц или саранчи управляют гормонально-наследственные механизмы. Муравейник, улей, коралловый риф — это агрегации, за миллионы лет доведенные до саморегулирующегося равновесия. Социализация животных тоже подвергается наследственному управлению. Именно от такого рода автоматизмов человек попросту избавлен. Поскольку эволюционный процесс исключил у него внутренние потребности такого поведения, человек был обречен на создание культуры своей биологией.

Человек — это несовершенное животное. Это значит, что он не может вернуться к животному состоянию. Дети, выросшие вне человеческой среды, именно из-за этого глубоко искалечены в своей биологии — в них не формируется ни видовая норма разумности, ни речь, ни высшая эмоциональность. Они являются калеками, а не животными. Также и человекоубийство является проявлением культуры. В природе не существует «зооцид» как эквивалент геноцида. Следовательно, в биологии человека нет данных, из которых можно было бы вывести его обязанности. Не осознавая этого положения вещей, общества, действуя стихийно, создали учреждения культуры, служащие неким образом в качестве границ, опор, а иногда и как Прокрустово ложе. Человеческая биология НЕДОСТАТОЧНА для того, чтобы она могла определить поведение человека «должным образом». Эту неопределенность культура дополняет невосстанавливаемыми качествами для «голого выживания». Человек создал систему норм, то есть приоритетов и целей, которые переживают личности и поколения.

Парадокс человечества основан на том, что биологическая неопределенность вынуждает человека создавать культуру, а эта культура, возникнув, немедленно начинает оценивать человеческую биологию. Одни части тела она помещает на шкале оценок выше, а другие — ниже; одни функции наделяет достоинствами, а другие их лишает. Нет культуры, которая бы приняла человека к сведению как данное в неопределенности, которое должно быть дополнено. Каждая культура формирует и дополняет человека, но не по фактическому состоянию, ибо она не признается в собственной условности, которую открывает только антропология, когда изучает все разнообразие культур, возникших в истории… Дополняя себя или перемещая собственную природу в направлении, характерном для данной культуры, человек становится должником ее идеала, недостаточно платежеспособным. Человек смотрит на себя со стороны, определенной культурой, то есть он видит себя с религиозной дистанции и в бытовой перспективе и, следовательно, как существо, подчиненное аксиологическим градиентам. Он сам себе придумал эти градиенты, ибо какие-то должен был изобрести, и теперь они его формируют, уже согласно их логике, собственной структуре, а не импульсивно».

4

Эта длинная цитата показалась мне необходимой, поскольку она объясняет, по крайней мере на начальном этапе, почему нельзя моделировать возникновение культуры. К этому следует кое-что добавить. В действительности (здесь я утверждаю только об определенной постоянной (constans), но не занимаюсь поиском причин, по которым она берется) происходит именно так, что возникновение культуры инициирует возникновение орудий труда, изобретенных в эолите, в палеолите уже усовершенствованных, а вместе с ними заодно и результаты, при помощи этих орудий полученные, что приводит к появлению «облака» нематериальности. Увидеть его следы археолог не может, так как «облако» исчезает вместе со смертью тех пралюдей. Оно начинает быть видимым впервые в ЗАХОРОНЕНИЯХ, в которые рядом с останками клали оружие, продукты, чтобы умерший мог, неизвестно как, продолжить свое существование после смерти. Другого объяснения этим вложениям в могилы мы не знаем и придумать не можем. Древнейшие захоронения людей насчитывают уже несколько десятков тысяч лет, хотя точнее дату установить трудно, и сейчас считается, что каких-то 15-20 тысяч лет назад возник праязык, который в ходе расселения пралюдей по всей (почти) планете разделился на «местные» языки. Здесь уже кроется одна из загадок, так как трудно представить, чтобы до возникновения речи, в немоте, возникли какие-либо верования. Но здесь перед нами вырастает уже лес гипотез, в который мы не свернем, так как неправдоподобно, чтобы перед возникновением не столько речи, сколько ПИСЬМА мимолетные «метафизические» верования могли оставить какие-либо следы. Немного следов до сегодняшнего дня (например, мангиры) сохранилось, но по шкале антропогенеза они не являются очень древними. Здесь дальнейшие исследования археологов еще многое могут нам сказать.

5

Итак, положение вещей было таковым (используем очевидную и простую МОДЕЛЬ), что действительность органами чувств воспринималась напрямую, как некая река или вулкан, а «над ней» или «вокруг нее» пралюди «доделывали» себе «метафизическое облако», которое с течением времени повсеместно имело склонность к превращению в то, что «САКРАЛЬНО». Сначала был, кажется, анимизм, и каждый источник, каждый вулкан имел своего «духа» или божество (но в божество «облако» протокультурной метафизики превращалось очень медленно, примерно как народное искусство, которое, возникнув, ЗАСТЫВАЕТ на тысячелетия), а затем облака начали скапливаться так, что из них возник политеизм, а в итоге — и монотеизм. Можно, ясное дело, придерживаться одного из двух мнений. Или «платоновского», утверждающего, что трансценденция (по-моему, здесь — облака) существовала всегда, только люди до нее не доросли, и только когда они доросли scilicet «поумнели», даже наловчились воспринимать «сакральность», то открыли то, что существовало тогда, когда их самих не было на свете. ИЛИ можно также принять, что люди не открыли ничего сакрального, они лишь выдумали себе это, а хотя верований было и есть сотни, указанное разделение во всех, вероятно, было — на SACRUM и на PROFANUM. Особенности скорее всего были вызваны локальным возникновением табуизации, разделением по признакам пола, пейсов и т.п. Но двойное разделение в основном было везде.

6

С этим дело обстоит почти так же, как с математикой: одни считают, что мы открываем математические миры, так как они существовали изначально, и только математиков, их открывателей, ЕЩЕ не было, и это — взгляд платоников. Другие, например школа конструктивистов, объявляют и обращают внимание на то, что математику мы сами, люди, создаем и отстраиваем. Я здесь в спор на тему, кто прав в математике и в трансценденции, встревать не намерен, не потому, что не имею собственного мнения, а потому, что сама проблема от моего мнения совершенно не зависит. Была ли трансценденция дана изначально, или была придумана — это для меня несущественно, как и утверждение правоты какой-либо из сторон, а важно для аргументации то, что моделировать появление человеческой культуры мы не в состоянии. Как же можно этот «двоераздел» вложить в компьютерную программу? Ведь даже то, что только индивидуально — воля или намеренность, успешно моделировать не удается. Компьютер не хочет «ничего», и мы не умеем сделать так, чтобы «программно» он сам что-то мог пожелать, к чему-то стремиться, чего-то захотеть. Разумеется, ИМИТАЦИЮ «хотения» можно создать, но это то же, что и признание, что подлинная живая баба и деревянная русская баба — это одно и то же.

7

Речь идет, в частности, о неподдающейся сегодня разгрызанию загадке: ЛЮБАЯ ли космическая культура обречена на бифуркацию (profanum-sacrum) или же это исключительно Земной феномен? Возможно, он возник потому, что прачеловек не хотел покорно соглашаться со своей смертностью, возможно, потому, что ТАК проходила естественная эволюция (здесь — антропогенез) и в самом «ходе» этого антропогенеза появилась не дающаяся систематически закрыться в «праматериализмах» особенность всяких инструментов, а возможно, что обязательный для преодоления гёделевской западни и пропасти многосимволичный характер КАЖДОГО языка людей как-то подтолкнул к «овеществлению облака метафизики». Как было «в действительности» и шла ли речь только о монофилетической причине или, скорее, об их переплетении и сочетании, МЫ НЕ ЗНАЕМ, а как же можно моделировать то, о чем мы ничего не знаем, не имеем ни малейшего понятия? Тем самым в наибольшем запале мы можем создать какой-то «новокультурный» эквивалент театра марионеток, который способен двигаться и жить благодаря управлению ниточками СНАРУЖИ. Это не имеет никакого научного смысла, это произвольность, издевающаяся над научной методикой, ибо можно что-то там смоделировать, но дойти до того, чтобы мы САМИ вложили уже зачаток культуры в протокультурный котелок или же, скорее, чтобы она явилась нам, «потому что иначе нельзя», — это не поддается экспериментальной проверке на неустойчивость Поппера, и кто-то, обладающий программой, отличной от нашей, получит иной результат. Это как с компьютерным моделированием духов, вампиров, демонов, потустороннего мира — кто как себе постелит, так и выспится. Не следует замещать при помощи приспособлений, способных служить науке, эксперимент в духе Поппера. И потому не следует моделировать культуру.

8

Очевидно, что как человек в средневековье не мог высвободить атомную энергию, так и нельзя браться за моделирование культуры, не владея результативной программой моделирования лингвогенеза. Речь, естественно, не идет об использовании какой-либо уже существующей системы знаков, способных к репродукции десигнативных смыслов, к синтаксической сегментации, к выборочному конотативному и денотативному значению. Речь идет о том, что предъязыковая фаза уже у животных выступает как «понятийные туманы», а язык является как бы их конденсатом, их скоплением, их воспроизводящим производным. Как уже хорошо известно психологам, индивидуальная психическая жизнь ВСЕГДА богаче языка. Это значит, что дифференциацию сознательных состояний разума нельзя полностью адекватно передать в языковой форме. Всегда что-то невысказанное и недовысказанное остается в нашей психической жизни, но это как-то можно додумать благодаря тому, что наши мозговые аппараты совершенно похожи друг на друга, и поэтому нам проще безмолвно понять другого человека, чем жирафа или каракатицу; и дело ведь не только в том, что наш мозг содержит миллиарды соединений, а центральная нервная система каракатицы относительно убога (но ее ей достаточно для выживания).

9

Философская феноменология здесь ничем помочь не может. Дело в том, что предъязыковое психосоциальное состояние переходит в языковое «способами», нам полностью неизвестными. Разумеется, сразу найдутся такие усердные люди, которые элементарную сигнальность квази-языка жестов (например, шимпанзе) примут УЖЕ за превосходную пищу для культуры, стало быть, и для ее моделирования, тем более, что системное, стадное поведение можно (и это делается повсеместно) отождествлять с культурным. Но тогда не только дельфины и обезьяны, не только гамадрилы, не только голуби и аисты ведут себя «культурно», что может быть видно по их брачным танцам. Если имеется открытый мешок, то что-нибудь или даже все можно в него насыпать. Культура человека, во всех своих разновидностях, как синхронных, так и диахроничных, ЕСТЬ, в конце концов, некое производное биологии человека, так как если бы мы летали, как ангелы, тогда бы это физиолого-анатомическое свойство каким-то образом, очевидно, отразилось бы в культурах. А если бы мы жили под водой наподобие касаток, то это тоже бы внесло изменения в наше культурное развитие. Однако раз уж мы построены и функционируем так, как «каждый видит», то антропогенетически изменчивое культурное производство (наше) зависит от языка (так как язык является проводником множества мозговых процессов) и в какой-то мере от нашей по-обезьяньи зрительной специализации: потому что мы были зрителями еще до того, как стали собеседниками.

10

Я не утверждаю, что безъязыково и внеязыково моделировать появление или результаты культуры совсем не удастся. Хочу осторожно заметить, что языковая наметка будет пригодна, если для облегчения в программе стежок не будет слишком размашистым. Общая картина, которую попытаюсь представить наглядно, следующая. Сначала мы имеем собрание животных определенного вида, способных к надсигнальному объединению. Это собрание обладает избыточным количеством степеней свободы поведения, которое не является en masse самоугрожающим. Это собрание обитает в каких-то нишах, выживать в которых оно приспособлено. И в нем должны появиться разрешения и запреты; одна часть инстинктивных поступков должна подвергаться на 100 процентов неврожденному торможению и побуждению, другая часть МОЖЕТ служить переживаемости ИЛЛЮЗОРНО, как это было, например, у ацтеков, которые вырывали сердца из груди молодых людей, чтобы не упал небосклон. Жертвоприношения, грубо говоря, есть следствие убеждения, что божества, покровительствующие миру, являются коррумпированными (продажными) для всех вер и только в отдельных из них приобретают различную существенную и литургическую форму. Каждая вера имеет что-то для высказывания в области этики и морали, но не каждая вера обещает в качестве поощрения за достойное поведение трансцендентальные блага. Как эти и многие другие функции можно моделировать В ВОЗНИКНОВЕНИИ КУЛЬТУРЫ, я не имею понятия, а читая трактаты американцев, не могу надивиться наивности их капиталистическо-рыночного прагматизма, бьющего поклоны компьютерам. Речь не о том, что намерения их невыполнимы, как до сих пор неосвоенный кусок эмпирического континента, а речь только о том, что берясь за создание океана из мятного чая и «моделируя появление культуры», они считают, что этим будут научно продолжать и закреплять человеческий опыт. Это вредное ребячество, особенно в нашем заканчивающемся столетии смешения языков, разумов, голов, это достойные Петра полеты на стиральной доске как суперсамолете XXI века. Как видно, к сожалению, нашествие глупости универсально, и в этом веке полностью остановлено не было. Можно сказать, что метастазы познавательного оптимизма, идущие в ближайшее будущее, не могут принести удовлетворения…

Станислав Лем