Смысл и назначение масскульта

Сознание в эпоху его технической воспроизводимости

Массовая культура родилась, не подозревая, что она массовая (может быть, и не догадалась бы никогда, если бы интеллектуалы не объяснили). Она родилась как восполнение другой, утраченной естественной жизненной среды — традиционного общества и его фольклора. Источники ее на первый взгляд кажутся столь разнородными, что впору удивиться, как они вообще встретились и породили общее детище: «естественный» фольклор с его безымянностью, всепринадлежностью, повсеместной распространенностью — и «искусственное» массовое, стандартизирующее, «машинное» производство товаров и самой жизни, начавшееся в Европе конца XIX века.

Общее у них, как нетрудно догадаться, одно — безличность.

Индустрия больших городов стягивала жителей деревень, которые от корней и фольклора оторвались, а потребность в чем-то, по фольклорному типу организующем жизнь, осталась. Свято место немедленно стало заполняться типовой же культурной продукцией вначале вполне стихийно, с порождением массы промежуточных форм типа анекдотов или городских романсов. Затем, стоило лишь окрепнуть техническим возможностям у средств массовой информации, дело было поставлено на поток, и продукт стал штамповаться профессионалами.

От второго родителя — индустриальной цивилизации — дитя унаследовало фамильные черты: механическую воспроизводимость, серийность и общедоступность, совершенно как у фольклора. Загорелась заря эпохи поп-музыки и сериалов, мыльных опер и ток-шоу, рекламы и лавбургеров… Интеллектуалы довольно долгое время попросту не знали, что с этим делать, кроме как проклинать вслед за Кьеркегором и Ницше, которые еще до всякого настоящего масскульта посылали образцовые проклятия «искусству толпы».

Вскоре критическая масса массовой культуры в общекультурном пространстве оказалась уже настолько превышенной, что стало ясно: пора вырабатывать новые понимания. Традиционная новоевропейская эстетика «индивидуального», «неповторимого» оказалась попросту бессильна: массовая культура вообще «по ту сторону» не только индивидуального и неповторимого, но чуть ли не самого привычно понимаемого эстетического. Вобрав в себя как свои материалы и элементы, и искусство, и производство, и политику, и повседневную жизнь, массовая культура стала всем этим сразу одновременно, без разбора. Она — форма жизни, модус отношения к ней.

Масскульт — прежде всего одна из самых что ни на есть базовых форм повседневности. Воспитанный в напряженном культе новизны, человек модерна скучает и томится в повседневности, в которой десятки и сотни поколений людей превосходно уживались. Вся «высокая» культура существует как исключение из обыденного порядка вещей, но она требует для своего восприятия и специальных усилий, и определенной подготовки. Масскульт — это радикальная попытка разнообразить повседневность, не выходя, однако, в иные измерения бытия: несмотря на все свои эксцессы и излишества, она живет в режиме самосберегания. Даже когда она растрачивает избыток сил своих носителей (как в буйстве фанатов на матчах), она только затем это делает, чтобы они, выорав свой избыток, спокойно вписались потом в ту же повседневность. Массовую культуру сочинили, чтобы примириться с повседневностью без особых затрат ума и духа.

Массовая культура всеядна, что ни попадет под руку — все в дело годится. Она страшно насыщена ценностями и смыслами, ни единого предмета не оставляет без ценностных проекций. Это хорошо видно на примере рекламы, которая превращает какие-нибудь сигареты, пиво, жвачку в символы таких больших вещей, как свобода, индивидуальность, освоение нового, и таким образом рекламирует-то вовсе не их, а все те же стандартизованные до неузнаваемости новоевропейские ценности. Происходит «гиперсемантизация» мелких, подсобных самих по себе предметов: каждый из них разрастается до знака образа жизни, ценностной позиции. Причем такого, который касается буквально каждого: чего в массовой культуре нет, так это непосвященных.

Массовая культура со всеми «на ты», ведь она возвращает человека в молодость. В особую евро-американскую молодость. Она культивирует ценности, по сути, подросткового типа. Ценности общности — быть «как все», принадлежать к некой группе, иметь то, что имеют «другие», любить то, что любят «другие», делать то, что делают «другие», и одновременно — ценности самоутверждения: быть заметнее других, успешнее других… Ценности экстремального опыта, сильных ощущений, разнообразия: ведь при всей ее только ленивым не помянутой консервативности массовая культура жадно, ненасытно и постоянно требует нового — новых «звезд», новых песен, новых сплетен… Культ новизны, пронизывающий масскульт, выдает в ней законнейшее дитя новоевропейской культуры с ее ценностями постоянного самопревосхождения, динамизма, развития.

Масскульт живет настоящим, даже когда создает некие образы прошлого или будущего: не обремененная рефлексией и критичностью, она и в них видит лишь самое себя и собственные подтверждения. Она простодушно всему верит. Она возвращает своих потребителей в то состояние подростка, когда собственные возможности казались неисчерпаемыми, собственное время — безграничным, рост — главной задачей, развлечения — главным соблазном, чувственность — важнейшим предметом интереса. Да, пожалуй, и в детство, когда времени вообще нет: ребенок, как и человек масскульта, живет одним выпуклым настоящим. Ведь массовая культура и сама молода, ей по большому счету и века-то не исполнилось!

Отсюда и ее эклектичность: в точности как ребенку, ей все на свете интересно и значительно. В то время как «взрослая», «высокая» культура, брезгливо или просто не замечая, перешагивает всякие валяющиеся на земле фантики, щепочки, окурки, обломки, культура массовая их радостно подбирает, всматривается в них, в их самоценности, не слишком-то беспокоясь о том, что все эти чудесные вещи значили в тех контекстах, из которых некогда выпали. Она организует их совсем в другой язык, о другом повествующий. Как ни смешно, повествует он, кажется, о тотальной и нерефлектируемой, даром данной осмысленности жизни (только в детстве у человека так бывает), о становлении ее смыслов из решительно любого «случайного» источника. Ведь детство, между прочим, метафизический возраст тем вернее, что ничегошеньки не знает о метафизике…

Индустрия интерпретаций

Примерно к 30-м годам ушедшего века евро-американские интеллектуалы приступили к выработке теорий о том, что такое массовая культура и породившее ее массовое же общество.

Не знаю, скопилось ли вокруг еще чего-нибудь такое количество стереотипов и предрассудков (и контрстереотипов, и контрпредрассудков, которые суть не что иное, как те же стереотипы и предрассудки, вывернутые наизнанку). Массовая культура, разумеется, пуста, поверхностна, вульгарна. Она — область дурного вкуса. Она инфантилизирует своей примитивностью. Она уводит в иллюзорный мир. Она вообще апеллирует преимущественно к чему-то не вполне человеческому в человеке, во всяком случае, не вполне достойному: к сексуальности, страхам, жажде самоутверждения, наконец — к потребности в простых и ясных идеалах: вот, мол, добро в лице полицейских, а вот зло в лице гангстеров, и оно в конце фильма будет наказано. Нажимая на эти действенные рычаги, она манипулирует своей аудиторией. Тиражируя клише и не будучи по определению способной к порождению чего-то по-настоящему нового, она консервативна вплоть до косности. Собственно, по всем этим признакам — а совсем не по широте распространения — и отличают одиозное «массовое» от «высокого» и «элитарного». Потому она и раздражает интеллектуалов с самого начала и по сей день. Со свойственной им проницательностью интеллектуалы совершенно верно почувствовали в ней вызов «высоколобому», «высокому», «элитарному». Многие интерпретировали этот вызов как угрозу, хотя угроза — лишь один из возможных аспектов этого вызова.

Масскульт как умысел и вымысел

Все-таки коренное отличие массовой культуры от фольклора, тоже вполне массового, прежде всего в том, что она — продукт профессионального, вполне централизованного, очень тщательно налаженного поточного производства. Масскульт, вообще говоря, — это большой умысел. Это разновидность, и очень продуманная, элитарной культурной продукции.

Принято считать, что это «массовое общество», недифференцированное, породило массовую же культуру как наиболее ему адекватную. Да уж не создали ли и массовое общество самые что ни на есть высоколобые снобы-интеллектуалы? Революции ХХ века — и социальные, и культурные, — уж если кто и провоцировал, так именно они. Не они ли своими стараниями заменили в результате больших переворотов минувшего столетия сотням тысяч людей «судьбу» на «биографию»: предписанный устоявшимися традициями с рождения жизненный путь на изломанные, часто непредсказуемые траектории метаний по социальному пространству?

«Массовый», он же «одномерный» человек — в некоторой степени результат внешнего неизбежно предвзятого взгляда. В лице «массовой культуры» интеллектуалы создали себе противника, который был нужен им для поддержания их же собственного тонуса, создали его как вечный повод и стимул для воспроизводства, постоянного уточнения собственной позиции. Массовая культура не в большей степени паразитирует на элитарной культуре, чем элитарная на ней. В этом смысле элитарная и массовая культура — близнецы-братья.

И чем вульгарней, тем вернее: машина различий

Казалось бы, замысел удался. Сливающая будто бы все в единую «аморфную» массу, массовая культура действует как механизм, который неустанно поддерживает, все время заново воспроизводит различие между полюсами, различными уровнями культуры. Интеллектуалы не нарадуются: чем она вульгарнее, грубее, одиознее, чем больше противоречит «вкусу», «приличиям», «достоинству», чем большую брезгливость вызывает, тем радикальнее проблематизирует культурное поле в целом.

Канализируя страсти «простой» публики, она вместе с тем задает «нижнюю» планку культурного отсчета. Культура Нового времени, утратив в силу определенных причин «верхние» стимулы (Истину, Добро, Красоту, в конечном счете — Бога) и не будучи в состоянии обходиться без стимулов вовсе, создала себе, значит, стимулы «нижние». Ту самую щуку в водах культурного озера, которая там за тем плавает, чтобы карась-интеллектуал не дремал: все время указывает «высокой» культуре на ее собственные опасности. Пародирует ее пафос, ее идеологизированность. Указывает ей на ее едва ли не бесконечный потенциал «штампообразования», тыча ей в нос те штампы, которые она же и породила. Показывает «высокой» культуре ее же самое в утрированном виде.

Массовую культуру носители культуры «высокой» создали и выпестовали как великий соблазн для самих себя. Они как бы плодотворно осложнили собственную жизнь, получив в качестве задачи постоянную выработку умений этому соблазну противостоять. Но и тут еще не все так просто.

Память забвения, или Новое плодородие

Массовая культура ведь не только массовая, она, как на грех, еще и культура, сколь бы интеллектуалы ей в этом качестве не отказывали. И вот по этому-то поводу она, как и положено всему живому, нисколько не согласна на подчиненную, инструментальную роль. Она начала диктовать свои условия.

Людям, выросшим в «высокой» культуре и долгие годы активно и плодотворно в ней работавшим, «вдруг» с некоторых пор стало страшно интересно экспериментировать с формами и жанрами культуры массовой, которые дотоле иначе как пустышки и не воспринимались. Чхартишвили-Акунин с его детективами недаром стал фигурой знаковой до нарицательности. Что-то очень симптоматичное стало происходить.

Массовая культура, конечно, перегной, в котором перепревает все, что культура «высокая», отработав, выкидывает за свои пределы как-де уже в ней не актуальное. И вот пришла пора задуматься о плодородности перегноя. В массовой культуре увидели корзину с исписанными бумагами, в которой если еще порыться, попадется что-то упущенное. В культурном пространстве происходит некая естественная циркуляция если не смыслов, то форм уж точно: вначале сверху вниз — банализация и вульгаризация высокого, а затем и снизу вверх — новый цикл переработки. Ведь культура, как ни удивительно, ничего не забывает, она только в разных формах запоминает, в том числе и отбрасывая на периферию, она помнит забвением, это такой особый механизм культурной памяти; и если бы надо было изобрести очередное определение культуры, которых и без того довольно, то вполне можно было бы сказать, что она — универсальный механизм запоминания. Поэтому скорее всего подобный «recycling» происходил более-менее всегда, только осознаваться как следует природа этого процесса (особенно второго его звена) стала лишь в ХХ веке и то ближе к его концу. Процессы осознания в ту пору вообще очень интенсифицировались, аж до болезненного. В этом смысле интерес дедушки Фрейда к бессознательному и внимание нынешних интеллектуалов к «массовому» (вполне бессознательным культурным процессам, ибо массовое не ведает, что творит) — звенья совершенно одной и той же цепи.

Носители «высокой» культуры заинтересовались, например, кичем — самым одиозным, уродливым в массовой культуре, самым «массовым» в ней. За такой интерес к тому, что «под ногами», пришлось заплатить непомерно высокую цену: отказом именно, увы, на общекультурном уровне от ориентации «по вертикали» на трансцендентные смыслы, утратой общекультурных мускулов «вертикального» тонуса. Но если отвлечься от этой болезненной и сложной темы, приобретение нельзя отрицать. Выяснилось, что из перегноя массовой культуры много чего может вырасти. Вот, например, знающие люди говорят, что клиповая, MTV-шная эстетика очень много дала такому несомненно элитарному режиссеру, как Гринуэй; правда, благодарить за это надо и самого Гринуэя. Сама по себе массовая культура и клиповая эстетика Гринуэев не порождают. Тут необходим именно взгляд извне с присущим оному отстраненностью и остраненностью.

Теперь сетования на губительность масскульта для культуры и человека давно уже выглядят несколько запоздалыми. Сьюзен Зонтаг пишет о кэмпе как о полноценном предмете исследования. Серьезные литераторы работают в таком традиционнейше массовом жанре, как детектив. По Достоевскому снимается сериал, по

Виктору Гюго ставится мюзикл. Все это — свидетельство отнюдь не того, что различие между «массовым» и «высоким» будто бы исчезло. Всего-навсего пришло время очередной раз перепродумать их соотношения друг с другом, а заодно и с миром, который они оба, каждое на свой лад интерпретируют.

Общество антракта в ожидании третьего звонка

На закате ХХ столетия интеллектуалы востребовали массовую культуру не только и не столько даже для игр, сколько для изыскивания новых возможностей жизни культурных смыслов. Пафос-то массовая культура не только пародирует, он ведь там и в самом деле есть, в то время как высокая культура, кажется, напрочь его утратила. Массовая культура убийственно серьезна; развлекает и забавляет она в пределах очень большой серьезности. Она сама себя всерьез принимает. И мир, как он ей в меру ее кругозора дан, тоже воспринимает вполне безусловно. Для нее «все так и есть». Она же доверчива очень. Не тем ли среди прочего она стала интересна недоверчивым умникам? Сами-то они такую серьезность, такую безусловность уже и подзабыли…

Масскульт, конечно, «одноклеточный», но эта клетка непрерывно делится и порождает внутри себя дифференциации. У нее уже сейчас есть «верх» и «низ», центр и периферия, элита и мэйнстрим. Один умный наблюдатель назвал как-то, например, «Битлов», тяжелый рок — и даже то же MTV! — «элитарной массовой культурой» в отличие от «поп-мэйнстрима», от массово распеваемой попсы. Можно соглашаться или не соглашаться с мыслью, что именно «элитаризирующие» процессы в современном масскульте — самое ценное, что происходит сейчас в культуре вообще; но что это самое в нынешней культуре активное — очень вероятно.

Возможно ли в массовой культуре движение «по вертикали», к тем самым трансцендентным ценностям и смыслам, напряженная память о которых животворит, по нашему скромному мнению, всякую культуру? Да почему же нет? Оно вообще, по-моему, возможно на любом материале, и наш дезориентированный век как раз это доказал.

Человек никуда не денется и от своей потребности в высоких смыслах высокой культуры, и от той жесткой иногда, может быть, и жестокой дисциплины, которые они от него требуют. Тоскует он в аморфности и необязательности «массового». Невыносима ему сплошная легкость бытия. (Не затем ли Провидение уготовило нам постмодерн, чтобы мы это как следует прочувствовали?…) Напряжений требует человек. Вот смотрите, наблюдайте: сейчас эти напряжения как раз начинают складываться… В интересное время мы живем.

Что до отношения к «массовому», то вполне понятно, что его не имеет смысла ни идеализировать (у чего, впрочем, не слишком большие традиции), ни проклинать (традиции тут настолько большие, что это потихоньку перестает быть актуальным).

С ним, как со всяким материалом, надо работать.

Ольга Балла